Не служи в Третьем отделении – вот и ответ. А служишь – соответствуй.
Как просто!
Нет, не так уж все просто. Лучше даже не думать об этом, иначе сойдешь с ума. У многих, у очень многих есть что-то большое, безликое, чему и названия-то нет. Но оно говорит тебе: «Убей!» – и ты убиваешь. Говорит: «Умри!» – и ты умираешь, хотя вовсе этого не хочешь. Просто иначе – никак. Иначе будет еще хуже, если не для тебя, так для твоих родных, друзей, для имени твоего, для страны твоей. Так уж устроено. Через кого-то проходят бумаги, но кому-то приходится и исполнять. Смертный приговор, к примеру. Кому-то всегда приходится быть крайним, и ничего тут не поделаешь.
И это большое, безликое – не государь, не Отечество и даже не осьминожья бюрократическая структура. Оно шире. Оно – сам способ «цивилизованной» жизни. Расплата за наше отличие от голых туземцев. Верига наша.
Еропки в каюте не наблюдалось – наверное, лентяй подозревал, на сей раз без оснований, что барин не даст ему насладиться бездельем, и отправился дрыхнуть в кубрик. Закутанный в одеяло Нил сидел на диване с ногами и рассматривал картинки в какой-то книжке. Увидел барина – попытался встать.
– Сиди, сиди, – сказал ему Лопухин. – Дел для тебя пока нет.
Набил трубочку, закурил, закашлялся. Невероятную гадость курят эти исландцы. И на табак-то не похоже. То ли мох с сушеными водорослями, то ли лишайник с толчеными мухоморами…
Оставил трубку дымиться на столе, лег, стал глядеть в потолок. Нил, умница, шелестел страницами молча, не мешая думать.
Как на диво все сложилось! Конечно, погибли люди – но того ли ждали англичане, разыгрывая «исландскую карту»? «Победослав» ушел, смешав все расчеты. У лордов рыло в пуху – из пиратского нападения вовсю торчат английские уши. Для дипломатов – сильный козырь.
Сильный, а не сыграет. Британцы, разумеется, примут оскорбленный вид и начнут все отрицать с высокомерным презрением к русским варварам. Даже у низших английских классов это в крови – за то и бьют без всякой жалости английских матросов русские матросы в каждом порту. Идут стенкой – и либо беги сразу, либо беги, выплевывая зубы. Реакция простонародья воистину верна, поучиться бы у него кое-кому… Вероятно, Британия опять выйдет сухой из воды. Что поделать – русские привыкли быть обиженными на Европу, а на обиженных воду возят. Британия правит на морях. Россия не может угрожать ей ни войной, ни торговой блокадой.
А что она может? Не в долговременной перспективе, а прямо сейчас?
Обидно признаться – по большому счету, ничего.
Ну а если «исландскую карту» разыграет не великая страна, а всего-навсего статский советник Лопухин со товарищи? Как вам это понравится, джентльмены?
Да, господа, граф Лопухин готов стать таким же подлецом, как вы сами. И станет. Вы, господа, обеспокоенные успехами России, желали втравить ее в войну с пиратской республикой? Один раз сорвалось, но найдется и другой повод, так вас надо понимать?
Сами повоевать не желаете ли?
А Россия останется в стороне. После того как граф Лопухин сыграет с Англией шутку в английском же духе!
Встал, затянулся премерзким зельем, запил дым остывшим чаем, зашагал по каюте. Нил глядел на барина с испугом и любопытством. Малец, а понимает: что-то происходит. Неладное что-то. Успокойся, юнга: губит граф душу и честь свою, но тебя-то это никак не касается. Ты чист. За скраденный калач и тому подобное уже заплатил стократ.
– Барин… – несмело позвал Нил, как будто догадавшийся, куда свернули мысли графа.
– Какой я тебе барин, – беззлобно усмехнулся Лопухин. – Ты ведь официально у меня не на службе.
Нил подумал:
– Ваше сиятельство…
– Еще того хуже. Наши матросы не любят «сиятельств». Уж лучше зови меня по имени-отчеству – Николаем Николаевичем.
– Николай Николаевич… – робко вымолвил Нил и даже голову склонил набок, прислушиваясь к невозможному – ну невозможному же! – обращению к столь важной персоне. – Благодарствуйте за все… Это… Вот…
– Не понял. За что?
– А за то, что нашли меня под землей и наверх вытащили. Не бросили помирать.
– Пустое. Была возможность, вот и вытащил. Не бери в голову, ты мне ничем не обязан.
– Но как же… – Нил широко раскрыл глаза.
– А вот так. Запомни: если видишь, что можешь сделать доброе дело, – делай. Вот и вся философия, проще простого. И довольно об этом.
– А философия – это что?
Лопухин вздохнул.
– Учиться тебе надо, вот что. Много учиться.
– Я выучусь, – пообещал Нил.
– Надеюсь. Но на всякий случай запомни: легче тебе от этого не станет. «Кто умножает познание, умножает скорбь» – слыхал?
– Значит, надо учиться, чтобы страдать?
– Чтобы быть несчастным – и счастливым. Чтобы жить полной жизнью. Этому учатся всю жизнь. И то счастье тому, кому жизни на это хватает…
Задышала машина, завибрировал пол каюты. Кривцов, видимо, удовлетворенный результатами стрельбы из стоячего положения, перешел к тренировкам в стрельбе на ходу.
Преогромная подзорная труба, сохранившаяся, наверное, с тех времен, когда исландцы только-только начали вдругорядь осваивать азы морского разбоя, служила теперь Лопухину. Кривцов пользовался длинным биноклем – более удобным, но с меньшим увеличением.
– Рыбацкая деревня, – констатировал граф. – Опять чепуха, хижины да баркасы.
– Но сюда могут заходить и пираты, – подал голос Кривцов.
– И наверняка заходят, ну так что ж с того? Сейчас их нет, и для нас это не цель. Идем дальше.
Баркентина шла Датским проливом, прижимаясь к гренландскому берегу. Шли ходко – свежий ветер с ледяного купола одинаково дул днем и ночью. Машину не запускали уже несколько дней – берегли уголь. Но все было готово к тому, чтобы развести пары в самый короткий срок. Кривцов успел натренировать и кочегаров.
На грот-мачте трещал и хлопал Юнион Джек.
Трижды видели одиночные – вероятно, китобойные – суда и меняли курс, стремясь разойтись с ними на возможно более далеком расстоянии. Так же поступили, заметив флотилию из трех некрупных кораблей – наверняка исландских. Нужен не бой с сомнительным исходом, а удар, разор и отскок. И чтобы обязательно остались живые свидетели. На берегу. Или вблизи берега, чтобы могли доплыть.
Берег удивлял. С одной стороны, он ничем особенным не отличался от любого северного берега. Все те же сумрачные гранитные скалы, иногда серые, иногда аспидно-черные, лабиринт шхер, языки ледников, спускающиеся в долины, вечнохолодный ветер с берега… И вдруг открывался поросший травой бережок, радующий глаз акварельным цветом свежей зелени, и самый грубый матрос умилялся:
– Едрена-Матрена, и тут жизнь! Ну прямо как у нас на Вологодчине!