Под скатившуюся с горы глыбу величиной с хороший сарай кто-то затолкал ком на удивление чистого тряпья. Примчавшийся на зов Гоцеридзе, велев никому не подходить к глыбине, приблизился на цыпочках и извлек ком, оказавшийся пышным женским платьем со множеством оборочек и средней объемистости турнюром.
– Оно, – удовлетворенно проговорил полковник и даже глаза прижмурил как бы в блаженстве. – Вот здесь наша путешественница переодевалась в дорожное платье. Прямо нимфа. Скажите, пожалуйста – одна, без горничной! Переоделась и ушла вверх вон той тропинкой. Дядьков, Степанищев, Миллер – живо сюда! Осмотреть тут все как следует. Остальным отойти и не мешаться. Степанищев, у тебя руки длинные, а ну-ка пошарь под камнем получше, может, еще чего найдется…
И нашлось. Длиннорукий тощий Степанищев кряхтел, корчил мученические рожи, но все же подцепил и вынул на свет божий маленькую баночку темного стекла. Приняв ее на подставленную ладонь, Гоцеридзе поманил пальцем Недогреева.
– Знаете, ротмистр, что это такое?
– Никак нет, – сознался Фаддей Евлампиевич.
– Само собой, где уж вам. Эта баночка из гримерного набора «Диор и Лейхнер». Знаете, сколько он стоит? Только примадонны императорских театров могут позволить себе иметь такой грим… да еще императорская семья. – Полковник запустил в баночку палец, вынул, потер указательным о большой, полюбовался и даже понюхал. – Так я и думал. Тональный крем номер шестнадцать, если не ошибаюсь. Взгляните-ка. С таким цветом кожи можно играть прекрасную мавританку или, к примеру, цыганку. Не так ли?
– Точно так-с, – подобострастно подтвердил Фаддей Евлампиевич.
– Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей, – негромко, но с удовольствием пропел полковник. – Впрочем, есть еще один вариант, самый вероятный: загар. Простой южный загар, какой бывает у селянок. Но – ай-ай! – наносить такой грим, не обсыпавшись рисовой пудрой… Впитается в поры – потом за три дня не отскребешь… Бедная великая княжна… Ай-ай…
Гоцеридзе покачался с пятки на носок, глядя на Недогреева с видом веселой приязни. Зная, что означает это настроение полковника, всякий был бы рад сам себя затолкать поглубже под камень, прикрыть руками голову и зажмуриться.
– Ну так и быть, дам вам еще один шанс, – внезапно смилостивился полковник. – Вы полагаете, что наша беглянка укатила в Бахчисарай или Балаклаву?
Фаддей Евлампиевич уже не был ни в чем уверен. Но ответить «никак нет-с» означало нарваться на вопрос: «Почему же тогда вы не приняли мер к задержанию великой княжны на иных дорогах?» Пришлось ответить: «Точно так-с».
– Прэлэстно, – «включил» акцент полковник, и Недогреев совсем пал духом. – На чем же она уехала?
– Надо думать, ее поджидал сообщник с коляской.
– Законное предположение. На нижней дороге или на верхней?
– Полагаю, на нижней, ваше превосходительство.
– Да? Ну что ж, пойдем проверим.
Нет ничего приятного в том, чтобы идти в гору даже ранним утром, когда солнце только-только высунулось из моря и совсем не печет. Фаддей Евлампиевич вспотел в мундире. Украдкой вытер платочком лоб. А полковнику ничего – лезет и лезет вверх, будто у него не ноги, а пружины… Отнюдь не с сочувствием ротмистр подумал, что великой княжне было куда труднее взбираться по полуденному солнцепеку, даром что сосны дают тень. Она ведь даже зонтика от солнца не имела – проверили, фрейлину она не впустую посылала…
Нижнюю дорогу пересекли, не останавливаясь. Далее лес вытянулся в ниточку вдоль горы, вскипели справа яблоневые и грушевые сады с торчащими за ними крышами поселка, вновь показалась морская синь… Н-да… Кому красота и благолепие, а кому одни неприятности… «Господи, пронеси!» – взмолился Недогреев.
Не пронес. На почтовой станции говорливый старичок-смотритель припомнил, что да, была здесь давеча одна молодая барышня. Приметы? Виноват, ваше превосходительство, не обратил сугубого внимания. Вот разве что одна странность: одета хорошо и в модной шляпке, а на коже загар. Да еще на носу синие очки – от солнца, значит. Ждала без малого час и вроде как нервничала, а потом села в дилижанс и укатила…
– В сторону Севастополя? – спросил Гоцеридзе, метнув веселый взгляд на Недогреева.
– Зачем Севастополь? В сторону Ялты. Кондуктор ей с багажом помог, а она заплатила ему за проезд аж до Феодосии, я хорошо слышал…
– А багаж?! – закричал Недогреев, еще надеясь, что барышня, может, не та, а какая-то другая. – Багаж у нее какой был? Вспоминай, дед!
– Чего вспоминать, ваше благородие, когда хорошо помню? Один только ковровый баул и был, больше ничего. Да еще вышитый ридикюль, который она из баула вынула, когда в дилижанс садилась…
Чем ласковее смотрел на ротмистра полковник Гоцеридзе, тем сильнее хотелось Фаддею Евлампиевичу мучительно застонать и побиться обо что-нибудь лбом. Но вместо этого он сделался страшен, как кот, прижатый собаками к забору, и не своим голосом взревел:
– Врешь!!!
– Стар я врать, ваше благородие, – укоризненно ответствовал смотритель и шмыгнул носом от обиды. – Правду говорю.
И растаяла последняя надежда. Хуже того: ротмистр припомнил, как давеча, спеша к астрономам, едва-едва разминулся со встречным дилижансом. С тем самым! По времени – совпадает. Выходит, он, ротмистр Недогреев, как последний олух, был в двух шагах от великой княжны и пронесся мимо!
– Ну-с, теперь, надеюсь, все ясно? – по-прежнему ласково глядя на злосчастного Недогреева, произнес полковник. Акцент не «включил», но с того не легче.
– Так точно-с, – понуро ответил Фаддей Евлампиевич. А мысль работала: где теперь перехватить беглянку? Связаться с Феодосией? Нет, можно сделать проще. В Алуште большая почтовая станция с гостиницей для пассажиров, там они ночевали и оттуда еще не выехали, туда надо телеграфировать немедля…
– Ваше превосходительство! Дозвольте… – начал он и был прерван.
– Об Алуште подумали? – окончательно развеселился Гоцеридзе. Казалось, он сейчас расхохочется во все горло. – К телеграфу рветесь? Желаете исправить проворством ног промахи своего ума? Нет уж, дорогой вы мой, ваши промахи будут исправлять другие, а вас я отстраняю от расследования. Отправляйтесь в Ялту, сидите там тише мыши, и боже вас упаси помешать мне! Ваши люди останутся со мной. Понятно?
Несчастный ротмистр сумел лишь кивнуть, не в силах вымолвить «точно так-с» или «слушаюсь». Ясное утро померкло, как при солнечном затмении, в висках застучали молоточки, а подумалось только одно: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот тебе и близость к Ливадии! Вот тебе и карьерные виды!..»
– Кстати, – напоследок обратился к нему Гоцеридзе, как будто что-то вспомнив, – ставлю сто к одному, что наша подопечная в данный момент находится уже не в Алуште. Она не дурочка, в отличие от… Ступайте! Да что с вами?..
Фаддей Евлампиевич мягко осел наземь. Впервые в жизни с ним приключился обморок, и неопытный в таких делах ротмистр успел подумать, что умирает. Потом все было как в тумане. Через полчаса он в сопровождении Перебейноги трясся в коляске в сторону Ялты, ощупывал мокрый мундир, думал, сколько же ведер воды вылили на него, чтобы привести в чувство, и предавался горестному унынию.