– Словари не пишут, а составляют, – поправил великий князь и вдруг подмигнул. – В следующий раз пиши это слово через «ы». Проверочное слово – «бык», понятно?
Оленька кивнула, попыталась произнести и тут только догадалась, что братец насмехается. Топнула ножкой, оглянулась – не видит ли кто? – и, показав нахалу язык: «Бе-бе-бе!», – скрылась за кипарисами.
– Маленьких обижать? – Катенька, шутя, взяла брата за ухо.
– Ой! – в комическом ужасе сморщился тот. – Не буду больше, вот крест святой, не буду! Пустите, ваше деепричастие!
Катенька отпустила великокняжеское ухо. Вздохнула о детских ушедших годах. Подумала: а ведь наверняка и братец, и сестрица именно себя полагают сейчас самыми несчастными… Эгоисты! Как смешны их жалкие несчастия!
– Так ты переговоришь с папá?
– Обещал ведь…
Обещанный разговор, однако, не состоялся. Не потому, что великий князь Дмитрий нарушил слово – просто в разговоре о двух миллионах внезапно исчезла надобность.
Из Ялты карьером примчался жандармский ротмистр, привез объемистый пакет. По его получении государь Константин Александрович не вышел на послеобеденную прогулку и покинул кабинет только к ужину. Легкая улыбка на лице государя была сразу же замечена всеми.
– За Лопухина! – неожиданно провозгласил он, подняв бокал «Белого муската красного камня», и не отказал себе в удовольствии смутить пристальным взглядом вспыхнувшую Катеньку. – Вывернулся-таки статский советник! Сутгоф пишет: возглавил подземный бунт в шахтах Шпицбергена, перебил со товарищи невесть сколько пиратов, захватил судно и теперь надеется перенять «Победослав» у Сандвичевых островов. Молодец! Ну да я всегда в него верил…
Ужин прошел превесело. Император поел с аппетитом, много шутил и, рассказав в общих чертах о бунте рабов в угольной преисподней, поднял еще один бокал за счастливое вызволение русских людей из пиратской неволи. Лишь очень опытный наблюдатель мог бы заметить, и то если бы приглядывался специально: государя Константина Александровича что-то тревожит.
Таким наблюдателем оказался великий князь Дмитрий. Катеньке было не до того – сладить бы с бурей переживаний в душе! Но у Мити в душе не штормило.
– Бьюсь об заклад, твой любезный Лопухин выкинул еще какую-то штуку, – сообщил он сестре по окончании ужина.
Внизу в темноте море грызло гальку. Можно было подумать, что оно и впрямь «хрипя, поворачивалось на оси, подобное колесу», как сказанул один провинциальный пиит, насмешив до колик всю Академию изящной словесности. Южная ночь пала на землю и море сразу, не чинясь и не примериваясь. Во дворце слуги зажигали газовые рожки. Потрясающая красота звездного неба завораживала всех, кому не лень смотреть на то, что не приносит дохода. Слева проявилось слабое зарево огней Ялты. Прямо из моря вставало еще одно зарево – взошло созвездие Стрельца, купающееся в звездном тумане. С жужжанием налетел припозднившийся крупный жук, рикошетом отскочил от полей шляпки Катеньки и унесся куда-то.
– Почему ты думаешь, что он еще что-то выкинул? – шепотом спросила великая княжна, делая вид, что любуется морем и небом. Предосторожность не лишняя: десятью ступеньками выше почтительно замерли статс-дама Головина и одна из фрейлин.
– Спустимся ниже, – предложил Дмитрий тоже шепотом. – Возьми меня под руку, не то задашь доктору работы… Осторожно, тут где-то ступенька с щербиной…
По мере того как исчезал запах кипарисов и высаженных на клумбах роз, все острее пахло йодом. Внизу можно было говорить свободно – шум моря надежно заглушал слова.
– Ты не простудишься?
Катенька лишь мотнула головой в нетерпении – какая уж тут простуда, ты не тяни, ты говори скорей!
– Так что ты хотела узнать? Почему я думаю, что Лопухин еще что-то выкинул?
– Да.
– Потому что он такой. Не знаю, что он придумал, но чувствую: непременно что-то придумал. На свой страх и риск.
– Что он мог выкинуть, как ты думаешь? – с сильно бьющимся сердцем спросила Катенька.
– Господи, да я-то откуда знаю? Думаю, что и папá не знает. Полагаю, впрочем, что какова бы ни была его авантюра, вреда от нее не будет. У твоего предмета в голове что угодно, только не хлопчатая бумага. Держу пари, скоро мы все узнаем.
– Каким образом?
– Из газет. А о чем не узнаем, о том догадаемся. Хотя дело тут такое, что догадываться, пожалуй, и вредно… Честное слово, этот человек в моем вкусе. Буду просить папá, чтобы он командировал Лопухина ко мне во Владивосток на год-два.
Екатерина Константиновна вздрогнула от неожиданности.
– Для чего он тебе?
– Распутывать интриги, разрубать гордиевы узлы… да мало ли! Толком не объясню, но чую: пригодится. Большую пользу может принести в умелых руках.
– Ты говоришь о человеке, как о вещи! – сердито перебила брата сестра.
Укол не достиг цели.
– Ну конечно! – с обезоруживающим простодушием отозвался Митенька. – Ты знаешь, я увлекаюсь техникой… В сущности, искусство управлять людьми есть не что иное, как умение толково применять инструменты и материалы. Наверное, можно забить гвоздь двуручной пилой, но к чему мучить себя и инструмент? Всякой вещи свое дело, и всякому человеку тоже.
– А если под рукой серная кислота?
– Так и залить ее в лейденскую банку, а не в карман! А коли в карман, то не себе, а недругу! Большинство людей, увы, лишь материал, но изредка попадаются удивительные инструменты!
Великая княжна сердито фыркнула.
– Ну и каким же инструментом, по-твоему, является… он?
– О, тут особый случай! Лопухин в некотором смысле вещь в себе. В данной аналогии он скорее умный станок универсального назначения, какие еще не созданы, но будут, будут… Представь себе станок, который может исправить ошибку мастерового, а!
– Да ты, братец, фантазер! – саркастически заметила Екатерина Константиновна. – К чему мастеровой при таком-то станке?
– Ну… общие задачи ставить.
– Обленится твой мастеровой при таком инструменте и сопьется. Вот еще выдумал! Человек ему инструмент! Низко и безбожно это, Митя!
Екатерина Константиновна спорила с братом, а в голове у нее – щелк! щелк! – словно бы запирались на невидимые замочки ящики бюро, приняв в себя факты. Первый факт: любимый жив и на свободе! Второй факт: надобность в выкупе исчезла, и больше незачем торговать собой за два миллиона. Крылья вроде бы расправлены, но третий факт – ненавистная перспектива брака с Саксен-Кобургом – не становится от того менее реальной. Папá не оставит эту затею, хоть слезами умойся. А значит…
Безумная мысль испугала Катеньку. Если сложившаяся в игре ситуация не дает ни малейшего шанса выиграть, остается лишь проиграть… либо… либо…
Либо изменить правила игры.