– Приказываю – уходите!
Вдруг послышался паровозный свисток. Где-то уже совсем близко. Ворон оглянулся на своих. Трое из группы выполнили приказ об отходе. Битюг лежал на боку и слабо сучил ногами. Не ушел Воробей – юлил на животе по шпалам по-ужиному, перезаряжал винтовку, высовывался на секунду, стрелял, отползал…
Что ж, сам выбрал.
Уже не уйти – это было ясно как день. Где этот Литерный? Долго он будет тащиться?!
А, вот он!
Над склоном сопки показались клубы серого дыма. Еще несколько секунд – и выкатился паровоз.
Вовремя!
Один казак – по виду мальчишка вроде Воробья – вскарабкался на насыпь и бесстрашно побежал навстречу паровозу, размахивая руками. Храбрый дурак. Не успеет.
А вот самому – надо успеть. Где мина?
Вот она.
Ворон с усмешкой прокрутил барабан револьвера. Еще два патрона. Может, послать одну пулю в спину бесстрашному казачку?
Нет, незачем.
Он в последний раз взглянул на небо, на Воробья, еще живого и ведущего огонь, на приближающийся с визгом тормозных колодок поезд…
Потом приставил дуло к динамитной мине.
И выстрелил.
– Слышите? – Легировский вдруг навострил ухо.
Великая княжна не донесла до рта ложку варенья.
Земляничным вареньем разжился на полустанке Легировский. Катенька сперва отнеслась к прикрытой газетным обрывком и перевязанной сомнительной чистоты бечевкой банке с подозрением – мало ли из чего варят варенье деревенские бабы, – но, решившись попробовать, весьма одобрила лакомство и вошла во вкус.
– Что я должна услышать?
– Ружейную пальбу, – пояснил Легировский. – Также и револьверную. Где-то стреляют.
– Не выдумывайте. Это колеса стучат.
Но Легировский уже прилип к оконному стеклу. Постоял секунды две и внезапно гаркнул:
– Ложитесь!
– Что? – Великая княжна захлопала глазами. «Ложитесь» – однако! Как сие понимать?
– Да ложитесь же вы!..
Легировский повалил ее на полку. Катенька вскрикнула и начала отбиваться. Почему-то оба вдруг оказались на полу. «Голову, голову обхватите руками!» – кричал репортер.
Тогда она поняла, что дело не в Легировском. Поезд экстренно тормозил. Паровоз свистел так, что в третьем вагоне было слышно. И вдруг – рвануло воздух. Дзенькнуло стекло. В уши ударило так, что великая княжна удивилась, что не оглохла.
Авария?
Но отчего пальба?
Неужели покушение?
Поезд все замедлял и замедлял ход. Но скорость свыше сорока верст в час мгновенно не погасишь.
В соседних купе и в коридоре кричали люди.
Предчувствие чего-то ужасного так и не пришло. С каким-то отстраненным любопытством великая княжна слушала крики, скрежет, глухие удары… Даже когда пол купе вдруг встал торчком, она не испугалась, а всего лишь удивилась странному феномену природы: неужели и так бывает?
Но так и было. Взрыв мины вырвал рельс. Паровоз накренился вправо и с неотвратимостью лавины покатился с насыпи. Следом – первый вагон, второй…
В тамбурах проводники бешено крутили вороты ручных тормозов. Третий вагон подкатил к исковерканному участку пути с черепашьей скоростью. Казалось, он останется на насыпи. Чуть помедлил, как бы принимая решение, – и, переворачиваясь, посыпался вниз.
Катенька пришла в себя от чьего-то пристального взгляда. Ее мутило, все плыло перед глазами. Она не видела, но ощущала: кто-то сидит на ее постели. Кто-то смотрит.
– Добегалась, сестренка? – участливый, но с оттенком язвительности голос.
Митя. Митенька.
Она попыталась пошевелиться и застонала от боли. Боль была везде. Сам воздух, казалось, был наполнен болью… и тошнотой.
Зато стало лучше видно.
– Не двигайся, – сказал брат. – Тебе повезло, легко отделалась. Другим повезло меньше. Восемнадцать трупов, не говоря уже о раненых…
– Где я? – с трудом удалось произнести.
– В моем поезде. Стоим в Иркутске. И еще простоим суток двое. Жандармы землю роют. Скажи спасибо казакам – без них все вагоны покатились бы под откос, такая каша была бы, что… – Брат не договорил, только махнул рукой.
– Что со мной? – с каждым мгновением силы возвращались.
– Я же говорю: легко отделалась. Множественные ушибы всего тела и лица, повреждено запястье – вероятно, трещина в кости, сотрясение мозга легкой степени. Да еще земляничным вареньем измазалась, как маленькая…
– Это помню. – Катенька попыталась улыбнуться. – Банка в лицо как прыгнет… Подай зеркало, пожалуйста.
– Незачем тебе на себя любоваться, – отрезал брат. – Успеешь еще. Разрисованная, как папуаска.
Опять затошнило. Поборов приступ, великая княжна вспомнила:
– А Легировский?
– Он тебя и спас. Разломал в вагоне все, что оставалось недоломанного, и на руках тебя вынес. Да не только тебя. За «не только» придется его наградить, а за тебя – похлопотать, чтобы чудо-богатыря избавили от следствия. А вот что мне с тобой делать, сестренка? Не подскажешь ли?
– Не отправляй меня назад, Митя…
– Не отправлю. Государь, правда, требовал, но я телеграфировал, что по твоему состоянию тебе лучше пока побыть со мной. До Владивостока ближе, чем до Петербурга. Как-нибудь доедем.
Митенька был недоволен. Иначе сказал бы «папá», а не «государь».
– Спасибо.
– Только не благодари меня! Подлечишься, подышишь морским воздухом – и сразу назад. С надежной охраной. И без возражений! Ясно?
Екатерина Константиновна улыбнулась в меру сил.
– Хорошо, Митя. А ты мне покажешь Байкал? Если мне еще нельзя будет вставать, ты приподнимешь меня, чтобы я видела?
– Зачем? Поедешь назад – увидишь.
«Не увижу, – подумала великая княжна. – Потому что назад я не поеду. Ни за что».
Само собой разумеется, она не произнесла этих слов вслух.
– Глядите, гора Фудзи!
Свежий ветер нес корвет к японским берегам, а берегов как таковых еще не было видно. Даже мичман Свистунов, наказанный за пререкания с командиром трехчасовым сидением на салинге, не видел сверху береговой полоски. Но уже вставало, проявлялось, словно на фотографической бумаге, туманное коническое чудо со снежной шапкой на вершине.
Возле фальшборта толпились матросы, гардемарины, морпехи, но ни вахтенный начальник, ни старший офицер, ни полковник Розен даже не подумали рявкнуть на них.