Ох, Дженни… Ладная крепенькая фигурка, хорошее лицо, приятный голосок, преданность науке… скажете, этого мало, чтобы влюбиться? Пожалуй, я соглашусь, но есть в некоторых женщинах нечто такое, что не вписывается ни в какую систему параметров. Нечто неуловимое. А почему, кстати, неуловимое? Наверное, просто потому, что ловить-то не хочется, а хочется любоваться. И подите вы все от меня как можно дальше со своими «объективными критериями»!
Ну конечно, я не был объективен! Мне просто безумно нравилось быть с Дженни, хотя меня немного смущало ее легкое отношение к сексу. Не посети я Землю, не пройди некоторую закалку – отшатнулся бы после первого опыта и исчез из ее поля зрения. На Тверди шлюх не уважают, у нас, как и в большинстве колоний, порядки патриархальные, особенно в сельской местности. Первым делом я настоял на том, что сам буду общаться с фермерами, а Дженни пусть ведет себя скромненько и ни в коем случае не раскрывает рта.
Нет, не из соображений приличий или безопасности. Миловидную женщину с Земли, старающуюся притом уважать местные обычаи, у нас не побьют ни за что, а если все-таки где-нибудь найдется такой желающий, то будет иметь дело со мной, потому как ушибленного головой в детстве не грех ушибить еще разок. Не в том проблема. Просто я знаю, как многие мои соотечественники общаются с редкими гостями из метрополии. Они жалуются на жизнь, и глаза у них становятся, как у побитой собаки, а собеседника при всем том они ненавидят. За что? Да за то, что ему выпало родиться в богатом мире, за нечаянное пренебрежение, что иной раз все-таки мелькнет в разговоре без всякого злого умысла, за акцент, наконец. И винить их я не могу.
Мы с Дженни перелетали с места на место, считали живность в лесах и степях, спорили до хрипоты, а ночами любили друг друга под красным светом Карлика. Ей нравилось, что волосы у меня темные, а глаза голубые. Ей нравилась Твердь и две ее маленькие луны, нравился Карлик, нравилась фауна Тверди и, похоже, нравился я сам безотносительно к цвету моей радужки и шерсти. Мы не делали друг другу признаний – зачем они? Мы ведь разные. Она не останется на Тверди, а я не соглашусь переселиться на Землю. Да мне никто и не предложит. Короче говоря, встретились, развлекли друг друга по мере сил и разбежались, сохранив приятные воспоминания. Неизбежное – неизбежно. И кому какое дело, что такая перспектива мне не нравится?
Мало ли, что мне не нравится…
Моя колымага на антиграве работала без сбоев – даже удивительно! Когда выпадала свободная минутка, я мечтал о производстве у нас на Тверди антиграв-генераторов и многого другого. Что, метрополия не позволит? Да куда она денется! Давно ли она отказывала нам во всем, что превосходило сложностью трактор? И вот пожалуйста – антиграв. Причина понятна: в министерстве колоний сидят не только олухи. О Марции в сводках новостей с Земли по-прежнему ни полслова, зато политика метрополии меняется на глазах: и то, мол, дадим, и это, только попроси! Земля спохватилась и начала задабривать нас. Подкуп? Он и есть. Сработает? А вот тут большие сомнения. С какой стати нам радоваться предоставлению благ, которыми по идее должен пользоваться каждый человек? Современная медицина – это хорошо, но сколько твердиан безвременно померло, не дождавшись от метрополии новых лекарств и технологий? И пусть Администрация кричит на всю Вселенную, что Земля в нынешнем году опять вложила в Твердь больше средств, чем получила взамен, – ну и что? Саблезубый клык, что вырос у колонистов на метрополию, такими подачками не сточить. Разве объявлено, что метрополия вернет нам все накопившиеся за столетия долги? Разве обещано, что она больше не будет присылать сюда толпы голодранцев, ни черта не умеющих и по преимуществу не желающих уметь?
То-то и оно, что нет. Мы с мамой лишь понимающе переглянулись, услыхав по радио о нежданно посыпавшихся на Твердь благах. Мы не знали, сцепились ли уже Земля с Марцией в войне где-нибудь на дальней периферии или еще нет, но для того, чтобы понять суть происходящего, знать это было не обязательно. Земля пыталась купить нашу лояльность. Ну-ну. Во-первых, поздно там спохватились. Во-вторых, подкуп – оружие слабого. Сильный просто берет, что хочет, и бьет в морду каждого, кому это не нравится. До недавнего времени метрополия вела себя с нами как сильный со слабым…
Выводы напрашивались сами. По-моему, их сделали не только мы с мамой, но и большинство населения Тверди. Я почти не вынимал из уха горошину приемника и старался не возить Дженни в глушь, лишенную мобильной связи. Исчезновение связи там, где она должна быть, явилось бы для меня сигналом: немедленно возвращайся! Само собой, еще более внятным сигналом для меня стал бы телефонный звонок от мамы, Рамона или дяди Варлама.
Вопрос одного-двух часов, не более. Мой антиграв-катер несказанно уродлив, зато быстр. А отдых перед серьезной работой еще никому не мешал.
Расслабленно валяясь на одеяле, я был готов к действию. Копаясь в почве, считая червей и личинок, ведя в джунглях учет эхо-слизней и ящериц, я был готов действовать точно, напористо и без колебаний. Лаская по ночам Дженни, я был готов начать действовать в любую минуту и лишь надеялся, что приказ не придет в эту самую минуту. Лишь в одном у меня не было сомнений: он придет.
– Метрополия показала слабину – это же праздник минимум для половины твердиан! – говорил мне дядя Варлам, а я ловил на лету. – Кое– кто воодушевится, вообразив, что теперь мы можем ставить условия, – и ошибется. Землянам будет проще направить к нам войска для восстановления порядка, застращать население и сменить Администрацию. Кстати, именно по этой причине Администрация предпочтет не слишком мешать нам. Она уже сейчас закрывает глаза на многое. Но в любом случае начать восстание должен народ, а наше дело – возглавить его, когда придет время…
Он еще употребил выражение «оседлать волну». Что ж, может, так и надо делать революцию. Всегда ведь откуда-то, как чертик из табакерки, выскакивают лидеры, причем в нужный момент и с такой группой поддержки, что не очень-то вякнешь против. А ведь формально никакой подпольной организации патриотов Тверди по сию пору не существовало. Лишь слегка изменился тон газетных статей и радиопередач, а полиция делала вид, что не замечает листовок, распространяемых неизвестно кем по городам, селам и фермам обоих наших материков…
Ничего особо криминального в тех листовках, кстати, не было. Немного цифр и несколько вопросов без ответов, больше ничего. Ни подрывных лозунгов, ни призывов типа: «К оружию, граждане!». Даже в прежние времена распространителю таких листовок, конечно, отбили бы почки в полицейском участке и подержали бы месяц-другой в камере с рецидивистами, но по суду, пожалуй, оправдали бы.
А попробуйте запретить разговоры фермеров в бесчисленных деревенских кабачках, болтовню кумушек на завалинках, говорливых сельских почтальонов, разносящих новости, сезонных рабочих, занимающихся тем же, и так далее. Пропаганда, особенно если она ненавязчива, хорошо ложится на подготовленную почву. Сторонников нашего дела мы имели повсюду, это была вода, которая точит камень, и большинство «водяных капелек» даже не догадывалось о том, что их действия кем-то направлены и включены в расчет. А взрывообразно распространившиеся анекдоты про Администрацию, метрополию и землян? А уличные песенки? «В наше время чего не следовало бы говорить, то поется», – справедливо утверждал тот же Фигаро. Эти песенки нимало не походили на то, чем нас мучила в школе дама Фарбергам, выдавая сложные оратории за творчество наших предков-первопоселенцев. Прямо скажу, хулиганские были песенки, а главное, их незамысловатые мотивчики застревали в голове сразу и навечно. Вся Твердь насвистывала их совершенно открыто. За что тащить в кутузку – за мотивчик?