Как и следовало ожидать, ничего я не понял.
– Очнулся? – спросил Вилли, и было это так же странно, как если бы ко мне, громыхая гранитными челюстями, обратилась с репликой гора Верхний Уньявр. Почему он здесь? Кто я? Где я? И по какой причине что-то происходит, когда уже ровным счетом ничего не должно происходить со мной?
Гипотезу о загробной жизни я отринул почти сразу. Если корабль сумел записать, а потом восстановить мое тело и мою личность, то почему я помню все, что происходило со мной после возможной записи? В возможность иной загробной жизни я никогда не верил. Да и не факт, что корабль был бы способен восстановить меня без моего прямого участия, а как бы я обеспечил это участие, находясь вне корабля? Замкнутый круг.
– Артист, – с сердитой усмешкой сказал Вилли. – Клоун-эксцентрик. Человеколюбец доморощенный, герой слабоумный, авантюрист немытый…
Он ругал меня разными словами, а я радовался, вместо того чтобы обидеться и ответить ему в том же духе или еще похлеще. Жить было лучше, чем не жить. Я лежал на полу знакомой «гостиной» и глядел на развалившегося в кресле Вилли снизу вверх. Скосив глаза вниз, я обнаружил себя в моем нормальном теле, а поднеся руку к глазам, удостоверился в наличии пальцев и отсутствии втяжных когтей. Наверное, корабль произвел надо мной обратную метаморфозу параллельно с реанимационными мероприятиями. Прекрасно! Человеку пристало быть человеком, пусть это и звучит тавтологией. Я был сыт по горло сконструированным телом и не желал ни видеть его на себе, ни вспоминать о нем. Да здравствует природное естество!
– Встать уже можешь? – спросил Вилли.
Я мог, но хотел еще полежать неподвижно, поэтому вместо собственных телодвижений приказал кораблю вырастить подо мной шезлонг, развернув его так, чтобы Вилли в своем кресле оказался прямо перед моими глазами. Я мысленно представил себе этот самый шезлонг, и корабль сфабриковал его в несколько секунд.
– Одно странно, – задумчиво молвил Вилли. – Почему мы с тобой все-таки встретились?
– На Прииске? Насколько я понимаю, ты получил задание…
– Я не о том. Меня интересует, почему ты вообще мог оказаться на Прииске.
– А что, не должен был? – спросил я.
– Ни в коем случае. Из твоих рассказов я понял, что ты на своей Тверди во время войны рисковал примерно так же, как сегодня. У меня один маленький вопрос: почему в таком случае ты еще жив?
– Везет.
– Неужели? Сегодня тоже повезло?
Мне стало стыдно.
– Прости. Как тебе удалось вытащить меня?
– Проковырял в горе дыру, – буркнул Вилли. – С этого надо было начать, раз уж ты так беспокоишься о жертвах, и не было бы никаких проблем. Мусорщик вне корабля – легкая добыча, но тебя разве убедишь?
– Ты мог хотя бы попытаться, – слабо возразил я.
– Скажите, пожалуйста! Да разве я не пытался? Твоя проблема в том, что ты из тех, кто обожает учиться на собственных ошибках. Не спорь! Ты учишься на чужих ошибках только тогда, когда не можешь наделать собственных. Помяни мое слово, однажды ты свернешь себе на этом шею.
Мало кто способен сохранить спокойствие, когда о нем говорят явные несправедливости. Можете похвалить меня – я это сделал. Вилли спас меня и мог теперь говорить что угодно – все равно я был ему признателен. Я даже пообещал себе, что задумаюсь над его словами как-нибудь потом, на досуге.
Он захотел подробностей, особенно его интересовало, как реагировали охранники, завидев перед собой этакую образину. Я кое-как отшучивался и рассказывал. Вилли язвил. Особенно досталось от него моему несчастному хвосту и дьявольской морде. Он спрашивал, не бодал ли я охранников рогами, коль скоро успешно пускал в дело хвост-булаву, и сожалел, что я не отрастил себе полые, как у плюющей кобры, зубы, заряженные ипритом, стрекательные усы и огнеметную прямую кишку.
– У меня хвост и рога, а у тебя прокатный стан, – заявил я, когда все это мне порядком надоело.
– Не понял. При чем тут прокатный стан?
– У тебя он встроенный. Для шуток. Уж больно они плоские.
– Ха! Куда моим шуткам до твоих! Когда выдумаешь, во что еще себя превратить, разбуди меня, я с детства люблю сильные ощущения. Как насчет гибрида человека и хамелеона? Будешь малозаметен, и знай себе отлавливай плохих парней липким языком…
Он насмехался надо мной, как насмехается бывалый солдат над лопоухим новобранцем, а в глазах его было совсем иное. Знаю я эту хорошо заметную сумасшедшинку, повидал в глазах у многих, и никто не может скрыть ее. Такие глаза бывали у партизан, вернувшихся с задания вопреки теории вероятностей и собственным ожиданиям. Даже у привычных ко всему головорезов из группы Рамона Данте иной раз бывали такие глаза, а о других, в том числе и обо мне, и говорить нечего.
– Трудно тебе пришлось? – спросил я, меняя тему.
– Это тебе трудно пришлось, – проворчал Вилли. – Мне-то что, я почти все время находился в корабле…
«Почти»! Так я и думал: Вилли покидал корабль. Он рисковал собой, и рисковал очень серьезно, чтобы вытащить меня. Зачем? Ведь я брал на себя все последствия. Можно прямо спросить его, и он, наверное, ответит, что не хотел предоставлять земным биотехникам такой сенсационный материал для изучения, как мое тело. В этом вопросе от Вилли не добьешься правды, а она проста и очевидна: он человек. Ореол сделал из него мусорщика, но, конечно, не ореолита. Вилли остался человеком. Или, может быть, он стал им, так сказать, не вследствие, а вопреки?
Он просто спасал меня, самонадеянного недотепу. Дал мне шанс – и подстраховал, хорошо понимая: уничтожить запас «темпо» я еще могу, но вероятность успешного отхода – ноль. Я не понимал этого, завороженный фантастическими, как мне казалось, возможностями моего тела, а он понял. Холодным умом это нетрудно понять…
Только для этого нужно относиться к возможным жертвам среди совершенно посторонних людей просто как к статистике. Цифирь, она и есть цифирь.
– Я был прав? – спросил я вмиг осипшим голосом. – Прав или нет? Ответь! Сколько людей погибло? Меньше, чем могло бы… или больше?
– Наверное, примерно столько же. – Пожав плечами, Вилли почему-то отвернулся. – Не знаю, не считал. Ты хочешь спросить, имела ли какой-то смысл твоя затея? Никакого в ней не было смысла. Имей в виду, больше я этого не допущу. Поигрался – хватит. Скажи спасибо, что жив. На Прииске буду играть я – спокойно и безопасно, словом, как положено.
– А я что буду делать?
– Учиться, если еще помнишь, что есть на свете такое занятие.
Пристыженный, я смолчал. Да и что я мог сказать, ясно видя, что мое геройство никому не принесло пользы, а нахальство не заменит трезвый расчет? Мне был преподан наглядный урок. Вилли оставался наставником, а я пока был лишь стажером, учеником архангела, вооруженного огненным мечом.
Аккуратным мечом… Возможно, даже не мечом, а скальпелем. Впрочем, без боли, без слез все равно не получится, и глуп я был, вообразив, что могу достичь цели, причинив «пациенту» меньший вред. На самом деле он, возможно, был бóльшим. Какая разница, кто убил тех ученых в лаборатории, я или пущенный охраной газ? Они умерли. Не знаю, имели ли они шанс выжить при «точечном уколе», зато знаю, что в этом случае газ вряд ли был бы пущен. Газ – он для чего-то хотя бы слегка понятного и во всяком случае живого, а действия корабля, особенно невидимого, были бы, вероятно, приняты за непонятное стихийное бедствие. В таких случаях не травят персонал. Хотя, конечно, полностью избежать жертв не удалось бы и Вилли…