Горит металл. Воздушный поток гложет обшивку, как рашпиль, сдирая с нее атомы. Хитроумные сплавы продержатся какое-то время, но ведь обшивка-то тонкая… Если не отстреливать рубку, то капсула может приземлиться лишь на собственных двигателях – в сущности, этот процесс эквивалентен старту с Земли, пущенному задом наперед. При одном условии: достаточном количестве топлива. Плазменные двигатели эффективны, но и их надо кормить.
– Ну, «Жанна»… – шептал Мустафа. – Ну, рухлядь чертова… Не подведи, вынеси…
Затрясло. Вдавило в ложемент. На экранах ничего не стало видно, кроме огня. Желтые, рыжие, белые, синеватые языки… С коротким жирным шкворчанием, какое бывает, если плюнуть на раскаленную плиту, отгорели внешние антенны. Погас правый обзорный экран. Левый работал еще секунды три, затем погас и он. Передний продержался секунд на десять дольше.
«Может, и сгорим, – подумал Мустафа, – но уже не в ядерной плазме, а в обыкновенной». Перехват цели в атмосфере был уже практически нереален. Да и кто позволит взрывать над Землей ядерные заряды теперь, когда перспектива тотального уничтожения обернулась пшиком и когда в одночасье настала пора не ломать, а отстраивать?
Скорость падала. На шести километрах в секунду заработали двигатели, и Мустафу начало размазывать по ложементу. Как-то там Гаев, жив?.. Мустафа не мог ни поднять голову, ни нащупать ногой лежащее на полу тело. Авось выдержит, парень-то здоровый, тренированный…
А потом, если честно, ему стало не до Гаева.
Свою кубатуру в убежище Ольга делила с Галкой Васюкевич. Размерами и обстановкой комнатушка явственно напоминала вагонное купе второго класса: две жесткие откидные койки одна над другой, крошечный откидной столик, узкий стенной шкаф со сдвижной дверцей. Даже светильники и вентиляционные решетки были в точности такими же. Как видно, архитекторы, не мудрствуя лукаво, содрали дизайн комнатушки с известного всем прототипа. Разница заключалась в наличии табурета и отсутствии вагонного окна. Ну и, естественно, не было ни тряски, ни раскачивания. Словно поезд застрял на узловой станции, загнанный в тупик и всеми забытый.
Ольга знала, что сослуживицы ей завидуют. Рядовой состав поселили почти в таких же клетушках, разве что чуть-чуть пошире, но не по двое, а по четверо – ни пройти, ни повернуться. В свою очередь, и она, и Галка завистливо мечтали об офицерских апартаментах. Некоторые из них были даже оборудованы санузлом!
Увы, младшему командному составу приходилось пользоваться элементарными удобствами на общих основаниях, с десятиминутным лимитом времени в сутки. Дождалась своей очереди, вставила в прорезь личную карточку, защелкнула за собой дверь – все, отсчет пошел. Как хочешь, так и выкручивайся. На ежемесячные проблемы скидок нет. Если умываться и чистить зубы раз в день, то с грехом пополам еще можно уложиться в лимит, но запорами и диареей страдать не рекомендуется.
Все равно у кабинок выстраивались очереди. То ли в убежище впихнули больше народу, чем планировалось, то ли оказался мал десятиминутный лимит. Тем, кто в него не укладывался, начальство в лице коменданта грозило переселением в боксы, рассчитанные на десятерых и больше, где, по слухам, не хватало коек и приходилось спать посменно. Пока дело ограничивалось угрозами и предупреждениями. Всего лишь вторые сутки полной автономности убежища – это ведь так мало… Пройдет еще несколько дней, и большинство, привыкнув, начнет успевать, а растяпистое и несознательное меньшинство можно будет приструнить, примерно наказав самых злостных. Нельзя карать всех чохом, как нельзя и не карать вообще никого, это азбука науки управления людьми.
Многие, особенно гражданские и особенно с детьми, жили здесь уже трое-четверо суток, отказываясь от возможности взять увольнительный документ и прогуляться по поверхности из опасения, что кто-то захватит их законное место. На взгляд Ольги, эти опасения были лишены оснований – порядок в целом поддерживался. Разумеется, как всегда в таких случаях, хватало и плачущих детей, потерявшихся в неразберихе, и ополоумевших от горя матерей, выкрикивающих имена своих чад, и напыщенных матрон, требующих для себя каких-то особых условий, и кто-то пытался устроиться в убежище, не имея к тому никаких оснований, а специальная служба проверки разоблачала мошенниц, проникших под землю по краденым или поддельным документам. Этих собирали в группы, сковывая наручниками по двое, чтобы не гоняться за телепортирующими, и, не слушая ни посулов, ни причитаний, куда-то увозили – вероятно, попросту подальше от убежища, где и отпускали восвояси, разъяснив, что о гарантированном уничтожении не может быть и речи, что космофлот выполнит свою задачу и вообще следует надеяться на лучшее. Помогало слабо. Вой стоял такой, что затыкай уши. Деньги и драгоценности, предлагаемые горемыками в качестве взяток, не действовали: какие, к Первоматери, деньги, когда единственная на сегодняшний день ценность – это шанс выжить, укрывшись глубоко под землей?!
Эксменов попросту отгоняли выстрелами. Боялись штурма убежища толпами отчаявшихся людей, в каковом случае пришлось бы пустить в дело пулеметы и газ, – но обошлось. У толпы не нашлось лидеров. Не решившись на приступ, горемыки мало-помалу расточились кто куда…
Сводный отряд полиции, включающий в себя и бывший Мытищинский отряд, разместился в убежище одним из последних. На глазах Ольги с важным гулом поползли и, громыхнув, сдвинулись броневые плиты, отрезав подземные полости от внешнего мира. И еще плиты. И еще. Заглубленное на полкилометра, крепко вмурованное в толщу прочнейших мезозойских доломитов, убежище не было переоборудовано из бывшей шахты – оно было построено специально задолго до того, как мир начал отсчет времени до Армагеддона. Убежище имело лишь один, но крупный недостаток: относительную близость к столице. Москва не Можайск, не Рязань и не Калуга – чудовищный мегаполис даже не пытались стереть с лица Земли, а оставили нетронутым, эвакуировав кого можно. Теперь оставалось гадать, выдержат ли своды убежища колоссальнейший удар из космоса. Если разом аннигилируют все миллионы тонн камня, бетона, асфальта, металла и прочей присущей мегаполису техногенной всячины – ежику понятно, что не выдержат. Однако расчеты, исходящие из более разумных предпосылок, были утешительными.
От мамы Ольга не получала никаких известий, да и странно было бы, если бы связь по-прежнему работала исправно, как в мирные времена. Были обещания в ближайшие дни после удара установить постоянную связь с другими убежищами, составить общий реестр выживших – сугубо предварительный, разумеется, – и наладить работу бюро информации, а там, глядишь, дело дойдет и до обмена частными посланиями… Сейчас, понятно, было не до того.
По местной трансляции передавались не столько новости, сколько правительственные воззвания, перемежаемые повторяемыми в сотый раз правилами внутреннего распорядка. Как обычно, дефицит информации о том, что делается в наружном мире, компенсировался слухами и сплетнями, часто дикими и оттого, как ни странно, более правдоподобными, нежели бодрые официальные сводки об успехах мероприятий по плану гражданской обороны. В столовой, в коридорах, в очередях открыто обсуждали агрессию со стороны Восточно-Азиатской Федерации, сопровождавшуюся якобы массированным вторжением с применением тактического ядерного оружия. Послушать очевидиц, так они вместе с сибирячками чуть ли не сами отбивали атаки «широкоформатных и узкопленочных», норовящих завалить своими телами амбразуры дотов, и не раз поднимались в отчаянные контратаки…