– Это как?
– Можно показать? – Показать ему явно не терпится. Он в восторге от того, что может меня чему-то научить.
Остынь, парень. Я такой же, как и ты, и даже разница в возрасте между нами не слишком существенна. Не бог я, не царь и не герой. Чего же ты ждешь от меня? Избавления?
Я всего лишь соломинка, за которую ты ухватился, не желая тонуть. Разве я виноват, что поблизости не оказалось надежного спасательного круга?
Нисколько. Я не обнадеживал тебя, но стоит тебе понять, что я не в силах оправдать твои надежды, как ты проклянешь меня и оплюешь, если не сумеешь забросать камнями… Вот то-то и оно.
У завладевшего ножом Шурки горят глаза – сейчас он покажет!.. Фьють! Шуркину руку сносит назад отдачей, а в ствол ближайшей осины с отчетливым тупым звуком втыкается выброшенное лезвие. Щелк! – новое лезвие, поданное пружиной из рукоятки-магазина уже стоит на месте, готовое к бою. Техника.
Раскачав и выдрав из ствола глубоко засевший боеприпас, Шурка прячет в рукоятку все лезвия, по очереди упирая их в крошащуюся известняковую глыбу, каких немало валяется в окрестностях катакомб. Нарочно кряхтит, демонстрируя мощь пружины. Во, мол, какая штука! Дарю от всей души.
– Спасибо.
Не уходит, переминается с ноги на ногу и прямо-таки излучает разочарование. Опять я не оправдал надежд.
– Тут еще фонарик в рукоятке…
– Спасибо, – говорю. – Тронут. Только это лишнее, оставь себе.
– Я себе еще достану.
– Хорошо. – Я кладу оружие в карман. – Хочешь что-нибудь сказать?
Шурка тушуется и отходит со вздохом. Все, что мог, он уже сказал и не раз повторил. А я ответил. Ну не в состоянии я инициировать его, как инициировал Безухова и Шпоньку! Один раз у меня получился безумный рекордный рывок, и то под страхом неминуемой смерти. С двумя крепкими парнями под мышкой меня швырнули в Вязкий мир инстинкты, а не воля.
Один-единственный раз мои железы выбросили в кровь такое количество стрессовых гормонов, от которого либо помирают, либо совершают чудо. Все порядочные железы так устроены, что не умеют отзываться на приказы сознания, и наплевать им на мое «хочу» или «не хочу»…
Но поди объясни это настырной молодежи. Все мечтают уподобиться. Как они завидуют пятерым карапузам, выкраденным нами из интерната для эксменов и инициированным Мустафой! Карапузы с увлечением осваивают телепортацию и взахлеб делятся впечатлениями, а у взрослых бойцов глаза завидущие и слюнки текут. У иных прямо-таки руки чешутся. И Мустафа, и я пообещали ликвидировать каждого, кто посмеет сорвать злость на малыше.
Насчет ликвидации – никаких шуток. Это всерьез. Двоих уже пришлось ликвидировать за буйство и неумение подчиняться. Просто выгнать провинившегося из отряда означает подвергнуть нашу штаб-квартиру опасности обнаружения. Отряд не может позволить себе ни расхлябанности, ни либерализма. Тем и живем.
Я сказал «отряд»? Не уверен. Но если мы банда или шайка, то довольно крепкая, со строгой дисциплиной. И даже со слабенькой верой в будущее, чего лишены многие другие группы, шайки, банды и отряды, рассеянные по всему миру. Отказавшиеся сдаться на милость хозяев и вновь подставить шею под ярмо.
У нас есть будущее: телепортирующие сопливые карапузы Андрей, Геннадий, Илья, Матвей и Глеб. Со временем их станет больше.
Вдобавок у многих в отряде еще сохраняется надежда на то, что я как-нибудь соберусь с духом, поднатужусь и с риском развязать пупок инициирую взрослых. Давайте, мол, ребята, становитесь в очередь. В ход идут и уговоры, и подхалимаж. Тут вне конкуренции Шурка Воробьянинов…
Надоел он мне. Репей приставучий. Прилипала.
Гаснет понемногу закат. Тишь, ни ветерка. В высоких травяных берегах лениво течет, чуть пованивая мазутом, подмосковная речка Пахра, и трепещут над водой неугомонные стрекозы. Редко-редко плеснет рыба, еще реже проплывет важным дредноутом раздутый труп всплывшего утопленника. Звенит и кусается комарье. Внизу в прибрежных кувшинках выводят рулады лягушачьи хоры. С луга доносится стрекот цикад. Укрывшись в рощице, кукушка врет кому-то про долгую жизнь.
Идиллия.
Если хорошенько приглядеться к ближайшей купе колючих кустов неизвестной мне породы, то в самой гуще колючек можно заметить дыру в земле. Поблизости несколько входов в катакомбы, и ни один из них не бросается в глаза. Под обрывом километры узких извилистых коридоров, тесные – только проползти – лазы, редкие «комнаты». Во время недавнего ожидания катаклизма здесь даже не пытались оборудовать убежище – катакомбы слишком малы, неглубоки и близки к столице. Во времена царя Гороха в них ломали известняк и были озабочены тем, чтобы потолок не упал на маковку, поэтому долбили узкие штольни, не нуждавшиеся в крепеже. Все же за минувшие столетия кое-где произошли обвалы, и мы их потихоньку разбираем, стараясь увеличить наши подземные владения и обеспечить себя запасными выходами на всякий случай…
Только поздним вечером можно безбоязненно выйти из катакомб. А с началом ночи группы по пять-десять бойцов отправляются на дело, чтобы непременно успеть вернуться затемно. Ходят далеко, как осторожные хищники, боящиеся выдать логово. Меняют маршруты, путают следы. Ночные призраки.
Грабят, само собой, а еще больше вымогают. Есть у кого. С каждой неделей в ближайшей округе появляется все больше строителей с техникой. Восстанавливают дороги, мосты, тянут провода, бетонируют опоры монорельсового пути, а на высоком берегу километрах в десяти ниже по течению вот-вот завертятся стометровые лопасти ветряков на восстановленных мачтах. Дело у строителей спорится.
Но уж коли у тебя робкая душа, коли ты вернулся, покаялся и впрягся в ярмо, спасая свою драгоценную шкуру, то пищи не пищи, а пайкой с вольными нелегалами поделись. По-хорошему, если не хочешь по-плохому. Тут есть своя логика. Выбрав верный кус хлеба, всегда будь готов отдать полкуса, не то рискуешь лишиться всего.
В том числе и головы. Припугнуть рабов наглядными примерами, конечно же, пришлось. Некоторые из них наивно воображали, что если служишь не за страх, а за совесть, то уже и защищен от всего, кроме произвола начальства, – иллюзия вредная, но одноразовая, вроде детской болезни. Лечится страхом.
Ни Безухов, ни Шпонька за данью не ходят, для них это мелко. Вооруженный налет на продовольственный или вещевой склад – иное дело. Тут они в своей стихии, особенно Мустафа. Авторитет. Любит снимать сторожей и даже огорчается, если их нет…
Реальный вожак. На меня молятся, но за ним пойдут охотнее. А меня, наверное, при необходимости понесут впереди, вроде иконы. Взденут на шест и протестов не примут.
Это я-то думал, что вырос из эксмена в человека? Трижды ха-ха. Не человеком я стал, а символом! Когда сдохну, из меня набьют чучело и станут ему молиться…
Гаснет заря. Понемногу наползает туман, и с реки тянет прохладной сыростью. Стрекозы куда-то делись, замолкли цикады, и рассыпался лягушачий хор, лишь одиноко надрывается какой-то особенно настырный пучеглазый солист. Даже комарье атакует уже не так свирепо. Издалека долетает печальный крик некоей неопознанной птицы, и все смолкает.