«Виллидж инн» был выбран секретаршей Оскара Малруни, поскольку показался ей самым новым мотелем в городе и, судя по сведениям, добытым в Интернете, единственным сколько-нибудь подходящим. Проведя в нем первую ночь и позавтракав в тамошнем грязном буфете, Оскар еще раз задался вопросом: как он за такой короткий срок умудрился пасть так низко? Он, третий по успеваемости студент своего курса в Йеле, на которого еще до окончания университета обратили внимание самые процветающие фирмы с Уолл-стрит и важные шишки из Вашингтона! Он, чей отец был известным врачом в Буффало, дядя служил в Верховном суде Вермонта, а брат стал партнером в одной из самых богатых юридических фирм на Манхэттене.
Жена Оскара была отнюдь не в восторге от того, что он снова уезжает в какую-то дыру охотиться за клиентами. Его и самого от этого коробило.
Работавший с ним в связке врач был боливийцем, который говорил по-английски, но с таким акцентом, что и «доброе утро» было трудно разобрать. В свои двадцать пять лет он выглядел на шестнадцать даже в зеленом медицинском костюме, на котором настоял Оскар, чтобы вызывать больше доверия у пациентов. Медицинскую школу доктор Лайван окончил на карибском острове Гренада. Оскар нашел его имя в разделе «Ищу работу» какого-то журнала и платил ему фиксированную сумму – две тысячи долларов в день.
Малруни действовал на передовой, Лайван – в тылу. В единственной на весь мотель гостиной имелась мятая ширма, которую им с трудом удалось расставить, чтобы разделить помещение надвое. Когда без четверти девять Нора вошла в передний отсек, Оскар взглянул на часы и как можно любезнее сказал:
– Доброе утро, мэм.
Она явилась на пятнадцать минут раньше срока, но, в конце концов, они все равно начинали работать еще до девяти.
«Мэм» была одной из тех женщин, которых он встречал во множестве, колеся по округу Колумбия. Она принадлежала другому миру, не тому, в котором вырос он сам.
Едва взглянув на пришедшую, Оскар определил: ничтожный счет в банке, минимум триста фунтов веса, а может, и ближе к четыремстам. Стыдно, что он научился с первого взгляда оценивать людей, как какой-нибудь ярмарочный торговец. Стыдно, что он вообще этим занимается.
– Вы адвокат? – спросила Мэри-Бет с большим подозрением. Оскар и к этому уже привык.
– Да, мэм. Врач – за перегородкой. Вы должны сначала заполнить кое-какие бумаги. – Он передал ей бланки анкеты, составленной так, чтобы было понятно любому дураку. – Если возникнут вопросы, я с удовольствием помогу.
Мэри– Бет и Нора уселись на складные стулья. Нора тяжело рухнула на свой, она уже начала потеть. Через несколько минут сестры окончательно запутались в вопросах анкеты, однако все было тихо, пока дверь не открылась снова и на пороге не появилась еще одна тучная женщина. Она моментально засекла Нору, а та, повернув голову, уставилась на нее как баран на новые ворота: две толстухи, застигнутые на месте «преступления».
– Входите, – сказал Оскар с приветливой улыбкой, напоминавшей улыбку торговца автомобилями. Уговорив новую клиентку подойти к столу, он сунул ей в руку анкеты и проводил в другой конец комнаты. Что-то между двумястами пятьюдесятью и двумястами семьюдесятью пятью, отметил он про себя.
Каждый тест стоил тысячу долларов. Клиенткой «Тощего Бена» становилась одна из примерно десяти посетительниц. В среднем сумма компенсации составляла от ста пятидесяти до двухсот тысяч долларов. Они скребли по сусекам, потому что восемьдесят процентов дел перехватили раньше другие адвокатские конторы по всей стране. Но и объедки кое-чего стоили. Не дилофт, конечно, однако тоже может принести миллионы.
Заполнив анкету, Нора с трудом встала. Оскар принял бумаги, проверил, переспросил, действительно ли она принимала именно это средство, потом расписался внизу.
– Сюда, мэм, вас ждет врач.
Нора с трудом протиснулась через широкий зазор за ширму. Мэри-Бет осталась поговорить с адвокатом.
Лайван представился Норе, но она не поняла ни слова. Он тоже ее не понимал, но, измерив давление, сокрушенно покачал головой: сто восемьдесят на сто сорок. И пульс убийственный – сто тридцать ударов в минуту. Он указал на промышленные весы, и она нехотя встала на них. Триста восемьдесят восемь фунтов. Сорок четыре года. При таких данных ей, можно считать, повезет, если удастся дожить до пятидесяти.
Открыв боковую дверцу, Лайван провел толстуху в пристыкованный к ней микроавтобус.
– Тест проводится здесь, – сказал он.
Внутри передвижной амбулатории ожидали два лаборанта в белых халатах – мужчина и женщина.
– Это что? – испуганно спросила Нора, указывая пальцем на ближайший аппарат.
– Эхокардиограф, – пояснил мужчина, выговор которого она, слава Богу, понимала.
– Мы сделаем эхокардиограмму груди и получим цифровое изображение вашего сердца и сосудов. Это займет всего десять минут, – добавила женщина.
– И совершенно безболезненно, – заверил мужчина.
Закрыв глаза, Нора стала молиться, чтобы не умереть.
Дело «Тощего Бена» было столь доходным потому, что не требовало сложных исследований. Со временем препарат, мало помогавший снижению веса, способствовал, причем неуклонно, истончению стенки аорты, что грозило аневризмой, или развитию недостаточности митрального клапана. Достаточно было обнаружить хотя бы двадцатипроцентное отклонение от нормы, и пациент автоматически получал право присоединиться к иску.
Доктор Лайван изучил эхограмму, пока Нора продолжала молиться с закрытыми глазами, взглянул на лаборантов, поднял вверх большой палец: двадцать два процента! – и вышел в переднюю часть помещения, где Оскар, шурша бумагами, обслуживал набившихся в комнату предполагаемых клиентов. Малруни вернулся с врачом в задний отсек, где уже сидела Нора, бледная и судорожно глотавшая апельсиновый сок, и чуть было не выпалил: «Поздравляю, мисс Тэккет, ваша аорта достаточно ослаблена», но поздравлять в данном случае было уместно лишь адвокатов. Позвали Мэри-Бет, и Оскар объяснил сестрам юридическую процедуру, акцентируя лишь выигрышные моменты.
Эхокардиограмма будет изучена высококвалифицированным кардиологом, чье заключение передадут координатору-регистратору коллективного иска. Шкала компенсаций уже утверждена судьей.
– Сколько? – спросила Мэри-Бет, которую, похоже, деньги занимали куда больше, чем здоровье сестры. Нора снова молча молилась.