Как назло, то есть ко всеобщей радости, вернулись погожие деньки – бабье лето. Москвичи сбросили пальто, наслаждались последним теплом, и Лена не стала дополнять свой гламурный антураж стареньким плащом. Ехала в платье и сапогах – вот бы Сидоркин порадовался ее эстрадному стилю, будто скопированному с какой-нибудь поп-дивы.
В метро (еще чего, без острой необходимости на такси тратиться!) на Лену оглядывались. На переходе и после пересадки дважды пытались пристать молодые люди с короткими стрижками. Непривычная к вниманию окружающих, Лена чувствовала себя голой и беспомощной, одновременно – слоном на ярмарке, на которого все таращатся.
Лене казалось, что народ к ней принюхивается, так как душок нафталина ожил и, смешавшись с духами, давал о себе знать странным ароматом.
Алла хлопнула в ладоши при виде подруги.
– Ну ты даешь! Впрочем, хорошо, мне нравится.
В комнате, потягивая коктейли, сидело шесть человек. Лену познакомили с присутствующими, но она мгновенно забыла их имена, потому что в устремленных на нее глазах мужчин нахально светился пошлый интерес, а у женщин – неприкрытое раздражение.
«Ладно, – подбадривала себя Лена, – подавитесь. Надо было еще клипсы нацепить, как у гадины Ивановой».
– Лена, это Игорь Шульгин. – Алла голосом выделила его имя и еще для надежности сама скрепила руки новых знакомых.
Лене послышался вздох женского облегчения.
– Поэт, переводчик, – продолжала Алла, – замечательно интересный человек и прочая, прочая. Игорь, это моя школьная подруга, женщина загадочная и непредсказуемая.
«Назвать меня загадочной и непредсказуемой – все равно что трехногой», – подумала Лена, но увидела себя в зеркале из-за плеча Аллы и обреченно кивнула – непредсказуемая, вполне.
Шульгин был длинноволос, лохмат и производил впечатление человека, имеющего обыкновение спать в одежде.
– Что вы будете пить? – спросил он Лену.
– Минеральную воду, пожалуйста.
– Джин с тоником?
Лена посмотрела на него с удивлением, потом сообразила, что не попросить спиртного означало выставить себя белой вороной. В таких сапожищах да не пить?
– Отлично, – кивнула она и постаралась повторить одну из ужимок Аллы.
Лена и Шульгин не участвовали в общем разговоре. Лена не разбиралась в предмете – обсуждался эпатажный спектакль модного режиссера. Шульгин был занят какими-то своими мыслями и изучением рисунка ярких маков на Лениной груди.
– Господа! – призвала к общему вниманию Алла. – Я сгораю от страстного желания…
– Подожди, пусть хоть народ уйдет, – перебил жену Родион.
– От страстного желания послушать новые стихи Игоря. Пожалуйста, не отказывай хозяйке дома. – Алла скорчила капризную гримаску.
– А то ужина не получишь, – вставил Родион. – Читай быстрей, она еще на кухню и не заглядывала.
Игорь отошел в противоположный конец комнаты, как-то по-ленински захватил одной рукой на груди рубаху, а другую отвел за спину. Вонзил взгляд в Лену и принялся читать:
Веет ветер в моей прихожей,
Загляни сюда, прохожий.
Я живу, ни на кого не похожий,
Жизнь глядит на меня скверной рожей.
Я котенок, я только родился,
Слеп и мокр и скулю от счастья.
Я тянусь к сосцам заветным
Через головы, лапы братьев.
Как сильны твои пальцы, прохожий,
Что швырнули нас в чан отхожий.
Я захлебываюсь, тону, похоже…
Люди! Мама! Помоги же мне. Боже!
Несколько секунд все молчали, как бы переваривая услышанное. «Жалко котеночка, – подумала Лена. – Только почему он скулит? Скулят собаки. Ничего не понимаю».
Заговорила Алла:
– Потрясающе, Игорек, ты создал всепоглощающий образ! Краткий миг от рождения до смерти, от счастливого вздоха до…
– Параши, – подсказал, усмехнувшись, Родион.
– Примитивный размер, пыльный ямб и глубокая мысль, – обронила худая дама в очках. – Это ново.
– Хороша концентрация идеи, – поддакнул спутник очкастой, – именно так и надо писать теперь: в одном слове заряд романа.
«Какая я отсталая, – сетовала мысленно Лена. – Мне Пушкин нравится. Блок, а в этой поэзии ни бельмеса не смыслю».
Она пожаловалась на свое невежество Алле, когда они отправились на кухню готовить ужин.
– Главное в поэзии суггестивность и импрессионистичность, – объяснила Алла.
– А по-русски?
– Внушение, наваждение, чувство, которое вызывают у тебя звуки, ритм.
– Но у меня они ничего не вызывают!
– Крепись, это не сразу приходит. Главное – хвали автора, говори, что от его поэзии балдеешь. Что мы можем соорудить из имеющихся продуктов?
Если к Лене собирались прийти гости, она за два дня начинала жарить, парить, варить студни, крутить голубцы, шинковать овощи, печь пироги и украшать торты. К приходу гостей валилась с ног, но стол прогибался от разносолов.
Алла никогда не утруждала себя кулинарным подвижничеством, хотя следила, чтобы спиртного было вдоволь. Голодный гость не страшен, а вот недопивший!
Она вытащила из холодильника пакет с мясом. Сквозь мутный полиэтилен кровавопромокше просвечивал магазинный ценник:
"Фарш котлетный «Новинка».
– Будем делать рулет, – решила Алла. – Назовем его «Прохожий». Нет, Игорь обидится.
– «Отхожий», – уточнила Лена. – Посмотри, какого цвета фарш, его нельзя есть.
– Нормального цвета, государственного. Распластаем массу большим блином. Ногти у тебя – сила. Сколько стоят?
– Конкурсный образец, – сказала Лена, выковыривая фарш из-под искусственных ногтей. – На мне опыты ставили. А что в начинку?
– Посмотрим, что имеем. – Алла присела у раскрытой дверцы холодильника. – Так, каша гречневая, утренняя, годится. Что в баночке болтается? Горошек зеленый, идет. Лучку порежь. Мало получается. Заглянем в шкаф. Ты гляди, изюмчик, его туда же.
– Алла!.. – ужаснулась Лена. – Каша на молоке плюс горошек и изюм – от такой смеси у гостей в кишечнике случится революция! Они вздуются, как воздушные шарики!
– Ничего, не улетят. Сейчас в духовочке запечем. Заворачивай, заворачивай, не морщись. Потом на блюдо положим, вокруг огурчики, помидорчики – пальчики оближут. Я тебе гарантирую. Готово? Все, пошли общаться. Теперь главное не забыть, а то сгорит.
Стараниями Аллы Лена оказалась тесно усаженной на диван рядом с поэтом Шульгиным. Он был немногословен, только смотрел на Лену, как бы ожидая чего-то. «Надо стихи похвалить», – сообразила она.