“Ей бы русский преподавать, — подумал Колесов. — Послушаешь эту даму, и стыдно будет писать с ошибками”.
Вера Николаевна рассказывала о своей свекрови, вдове посла и высокого чиновника МИДа. Рассказывала, не жалуясь и не обвиняя вздорной, по всей вероятности, старухи. Ни обиды, ни раздражения — ни одной фразы, смысл которой заключался бы в справедливом негодовании: “А каково мне?” Веру Николаевну беспокоило то, что Анна Рудольфовна практически постоянно находится в дурном расположении духа, предвзято судит об отношении к ней родных и близких, не видит хороших сторон в характерах людей, придумывает им пороки или преувеличивает недостатки.
— Она укуталась в кокон обид и подозрений, никого не подпускает, чтобы найти кончик, взяться за него и распустить этот кокон, — говорила Вера Николаевна.
Константину следовало остановить ее, но он только понимающе кивнул. Оплачены пятьдесят минут, а не прошло и получаса. Еще есть время.
— В конечном счете, — продолжала Вера Николаевна, — мизантропия оборачивается против самой Анны Рудольфовны. И не только в плане психологическом, но и в самом прямом, физическом. Прошлой осенью едва не произошла трагедия. Мы собирали в лесу грибы. В кузовке Анны Рудольфовны оказались неизвестные нам экземпляры, по всей вероятности поганки. Но она решительно отказывалась с ними расстаться. Мне бы выкинуть их тихонько, но тут случилось другое происшествие: Дашенька, дочь наших друзей, наступила на гвоздь. Поднялась суматоха. Пока мы ездили в больницу на перевязку, делали прививку от столбняка, Анна Рудольфовна пожарила свои грибы и в одиночестве съела. Отравление было тяжелым, хотя и без госпитализации. Она упорно, до сих пор считает, что виной ее интоксикации послужили не грибы, а котлеты, которые были в тот день на обед. Здравый аргумент, что ни с кем другим неприятностей не произошло, во внимание принимать отказывается.
— Вера Николаевна, я вас прерву, — сказал Костя. — Я хотел бы уточнить. Вы пришли ко мне, чтобы я посоветовал вам, каким образом можно скорректировать эмоциональное состояние вашей свекрови?
— Да, — кивнула Вера Николаевна, — я ведь понимаю, что все происходит от потери интереса к жизни. Но где найти этот интерес, не знаю. Внуки? Чтобы реально влиять на их воспитание, нужно ежедневно вникать в их жизнь, в их взросление. А это требует больших душевных да и временных затрат. Ту светскую жизнь, к которой она привыкла за границей в качестве жены посла, мы объективно вести не можем. Увлечения вроде садоводства или коллекционирования ей тоже чужды.
— Вы сказали “внуки”? Сколько лет вашим детям?
— У меня нет детей, — ответила Вера ровным голосом.
Но Костя отметил, что у нее дрогнули ресницы и брови. Какой-то проблемный узел, связанный с детьми.
— Я имела в виду наших племянников. Они живут сейчас во Франции. — Вера чуть запнулась. — Анна Рудольфовна не очень привязана к семье старшей дочери.
— Вернемся к вашему замечанию, что Анне Рудольфовне не интересно садоводство и прочие забавы пенсионеров. Вы, стадо быть, хотите, чтобы хобби для вашей свекрови предложил я?
— Нет, что вы! Вы меня неправильно поняли. Точнее, это я сумбурно излагаю. Стареющим людям помогают продлить активную жизнь терапевты и множество других специалистов. Возможно, и психику пожилого человека можно корректировать. Верно?
Константин кивнул с легкой гримасой, как кивает инженер дилетанту, который вздумал ему, специалисту, на пальцах объяснять работу чуда техники.
— Раз уж вы прибегли к медицинским сравнениям, то ответьте мне, Вера Николаевна, придете ли вы, допустим, к хирургу с рассказом о симптомах аппендицита у вашего родственника? Что ответит вам врач?
— Что он должен осмотреть больного, — улыбнулась Вера Николаевна.
Улыбаясь, она теряла свой каменный аристократизм. Светская дама превращалась в гимназистку-подростка.
— Совершенно верно. О проблемах вашей свекрови я могу говорить только с ней самой. Причем она сама должна пожелать изменения, коррекции, как вы упомянули, психологического настроя. Заочно проводить психоанализ дело сложное и, неблагодарное. Вы по многим причинам не можете стать проводником моего влияния на Анну Рудольфовну. Возможно, корни ее депрессии находятся вовсе не там, где они кажутся зарытыми с точки зрения здравого смысла и житейского опыта.
— Нет, — Вера отрицательно покачала головой; — она никогда не согласится. Странно, правда? Столько лет прожила в Западной Европе, у многих ее тамошних знакомых визиты к психоаналитику — привычное дело.
Вера не стала добавлять, что Анна Рудольфовна ни в грош не ставит отечественных специалистов. Но Костя и сам об этом догадался. “Избалованная старушенция, — подумал он, — уверена, что российский врач не способен разобраться в ее тонких душевных переживаниях”. Но вслух он сказал другое:
— Ничего странного тут как раз нет, картина скорее типичная. Даже если человек страстно желает излечиться от невроза, в его психике параллельно действуют защитные механизмы, сопротивляющиеся этому стремлению. Внешне это слегка походит на любование собственными недостатками.
Какое славное у него лицо, думала Вера. Чем-то напоминает Юру Самойлова. Такой же высокий, и в облике есть общее. Но Юра как статуя Командора — гранитная несокрушимость и твердость. Юру высекли топором, а над Константином Владимировичем трудились тонким инструментом.
— Давайте взглянем на ситуацию с другой стороны, — предложил Костя. — Ваша свекровь, безусловно, является своего рода эмоциональным агрессором. Скорее всего, это не вина, а беда ее. Есть такой важный психоаналитический термин “перенос” — когда больной бессознательно ищет объекты, на которые он перенесет свои агрессивные побуждения. — Костя поймал себя на том, что витийствует, старается понравиться. — Вы, как мне кажется, в силу многих обстоятельств — семейного положения, особенностей характера — один из наиболее притягательных объектов подобной агрессии. Если на человека нападают, он должен уметь защищаться, в противном случае либо его уничтожат, либо нанесут тяжелые увечья — все как на войне. Словом, мы можем поговорить о вас, выработать вашу линию поведения и внутренней защиты. Но для этого мне нужно именно вас, а не вашу свекровь знать более глубоко.
— Спасибо, — Вера Николаевна снова покачала головой, — у меня в этом нет необходимости. Я на нее не обижаюсь. Вернее, обижаюсь иногда, конечно, но это…
Она замялась, развела руками, потом сложила ладони.
— Раз уж так разболталась, — улыбнулась она, — скажу. Я человек верующий. Нет, нет, это не дань моде. Моя мама и бабушка — они тоже всю жизнь верили в Бога. Скрывались, боялись навредить карьерам мужей, но верили и даже тайком ходили в церковь. Так вот. Я как-то готовилась к исповеди и вспомнила два своих греха. Первый заключался в том, что я не дала денег взаймы своей приятельнице. Она хотела купить шубу, а у меня были отложены деньги на ремонт ванной. Я решила, что ее очередная шуба не важнее моего осыпавшегося кафеля. А второй грех — как раз в том, что капризы Анны Рудольфовны иногда вызывают у меня внутреннее раздражение и обиду. Батюшка о деньгах, не данных взаймы, сказал, что это вовсе никакой не грех, так как моя обязанность прежде всего блюсти интересы своей семьи. А за обиду на свекровь попенял. Потому что я не вправе судить другого человека, не я дала ему жизнь и не мне судить о его прегрешениях. Вы думаете, что все это глупости?