– Немыслимо, — поражалась Марина, — столько вещей! Мне мама рассказывала, что после войны люди в землянках жили, носили вещи до последнего, до дыр, потому что на новые денег не было, да и негде купить. Студенты в институт ходили в калошах, веревкой к ступням привязанным, девушки по очереди на свидание бегали, одно платье на пятерых.
– А моя бабушка, — вспомнила Лена, — портнихой была, всю родню кормила. Достанут ситца у спекулянтов и перед раскройкой намочат материал, за края берутся и тянут, дергают, чтобы лишних десять сантиметров выгадать.
– И вот вопрос: откуда у Эмили столько нарядов? В стране был десяток публичных женщин, вроде Любови Орловой, которые одевались с иголочки, с экрана маскировали всеобщую убогость.
– Любовь Орлова публичная? — поразилась Лена. — Типа прости…
– Ты не поняла. Я имела в виду женщин, главным образом артисток, законодательниц моды, которые демонстрировали себя публике как эталон, совершенно недосягаемый для подавляющего большинства. И обитали дамы высшего света исключительно в столице. А наша бабуля — всю жизнь в провинции.
– Сгущаешь, — не согласилась Лена, чихая и вытаскивая на свет очередную вещь, то ли кофту, то ли кардиган, от дыр ажурную. — Мне бабушка рассказывала, как хорошие портнихи ценились. Больше, чем теперь специалисты по финансам. И маму, теток — своих дочерей — бабуля одевала как куколок. Главным было материал достать, золотые руки имелись. У Эмилии, заметь, только послевоенное с бирками, наши из оккупированной Германии везли. А далее — все самострок.
– Что?
– Самострок — сам строчу.
– Но все исключительно технологично сделано.
– Я тебе про золотые руки толкую. Теперь таких портних — днем с огнем, их годами надо учить-выращивать. Кутюрье на них молятся. А на фабриках сидят чукчи, в смысле разные национальности, значения не имеет: китаянки, русские или башкирки на конвейере — знай себе на педаль электрической швейной машинки давят, тупо один и тот же шов изо дня в день строчат.
Лет двадцать назад, судя по более свежим нарядам, моду на которые Лена и Марина помнили по фотографиям собственных матерей, бабушка принялась молодиться, ударилась в розовые, бежевые и других светлых оттенков платья и костюмы с обилием рюшей и оборок. Донашивала эти вещи до последних дней.
– Можно было сделать вывод, — сказала Лена, — что проблемы с головой у бабушки начались давно.
– Верно, — согласилась Марина. — На смену аристократическому, строгому английскому стилю пришло увлечение нарядами в духе утренников в детском саду. Бедная бабушка!
– Цеплялась за уходящую молодость, — чихнула Лена. — Все, началось, — чих-чих. — У меня аллергия на пыль. Но, знаешь, в шестьдесят или семьдесят испугаться, что стареешь, — чих, — это не в тридцать по косметическим хирургам бегать. Так что Эмилия долго марку держала, розовые рюши у нее одновременно с маразмом приключились, — чих-чих.
– Может, тебе уйти, я сама закончу? — предложила Марина. — Или мальчиков на помощь призвать?
– Еще пять коробок осталось, — благородно отказалась Лена. — Мальчики в этом деле не помощники, сломались на шубах. Одна ты провозишься до утра. И мне самой интересно. Пойду в нос закапаю и таблетку выпью, детей проверю, а ты окно открой, пусть хоть проветрится.
– Нашли? — спросил Антон жену.
– Пока нет, — прогундосила Лена, доставая капли. — Остались коробки.
Запрокинув назад голову (что делать было необязательно — лекарство в виде спрея, но так выглядело эффектнее), Лена пшикнула в каждую ноздрю, помотала головой. Вытащила блистер с таблетками, одну выдавила.
– Воды дай! — потребовала.
– Аллергия началась? — подхватился Антон и налил в стакан воды. — Бросьте ковыряться в этом старье. Чего вы каждую тряпку на свет просматриваете? Мы сейчас с Андрюхой в два счета раскурочим коробки, найдем шкатулку.
Андрея подобная перспектива не радовала, да и Лена не желала пропустить археологические удачи.
– Скоро дети встанут, — сказал Андрей. — Мы присмотрим, — он посмотрел на часы, — третий час малышня дрыхнет. Вот что значит чистый воздух.
– Именно! — шумно, булькающе втянула воздух Лена. — Не автомобили надо покупать, — упрекнула мужа, — а про дачу думать.
И тут же уловила осуждающий взгляд бабы Кати: «Не кусай мужа! После его смерти каждый упрек оплачешь».
«Свят-свят! — подумала Лена. — Моему Антону жить и жить. У нас пока дети не все родились, а еще внуков и правнуков на ноги ставить».
Антон, в свою очередь, подумал, что из них четверых более всего похожа на бабулю Ленка, хотя по крови не родная. Но тот же напор, та же воля к победе на каждом участке и в каждую минуту.
Словно подслушав его мысли, Андрей ухмыльнулся:
– Ленка, ты Эмилия номер два, только без оперной карьеры.
– И без вагона нарядов! — с готовностью откликнулась Лена. — Мне супруг такого гардеробчика не обеспечил. Да ладно, баба Катя, не смотрите на меня с осуждением. Я своего Антошкина не променяю на десяток олигархов.
– Ты про что? — напрягся Антон.
– Про куриное пшено, — вспомнила детскую присказку Лена.
Она торопилась уйти. Несмотря на аллергию, приглушенную лекарствами, Лена испытывала истинно женский азарт — Марина там разбирает вещи, а она отсутствует. Сей азарт был не только не понятен мужчинам, но вызывал у них брезгливое недоумение. Они думали, что жены героический подвиг совершают, вяло предлагали помощь и не догадывались, что Марину и Лену впервые в жизни захватила музейно-историческая страсть к раскопкам бытовых древностей.
– Дети встанут, — уходя, велела Лена, — глаз да глаз!
– Не волнуйтесь! — заверил Андрей.
– Она еще напоминает! — хмыкнул Антон, который на самом деле испытывал потрясение от сходства бабушки Эмилии и жены. Считал, что знает супругу вдоль и поперек, а тут Ленка в новом варианте.
– Блинчиков детям на полдник испеку, — поднялась и баба Катя. — К блинам меду, сметаны? Или свежих ягод, черная и красная смородина созрели, подавить с сахаром?
Лена не успела ответить.
– Мне с медом, — попросил Антон.
– А мне с ягодами, — сказал Андрей.
– Детям только со сметаной или с топленым маслом, — распорядилась Лена. — У них диатез на все, кроме продуктов от коровы, то есть молочных. А чистая химия проходит на «ура». Городские дети, венец цивилизации. Скоро из тюбиков будем их кормить. Ладно, я пошла, кажется, нос пробило.
В одной из коробок были плотно утрамбованы дамские сумочки. Много — штук тридцать. Сохранились лучше обуви, некоторые модели чудные и по форме, и по фурнитуре — замкам-защелочкам, окантовочкам. А все-таки с такими не выйдешь на улицу: от сумок несет затхлостью и случайной находкой в прямом и переносном смысле: пахнут отвратно и безошибочно наводят на мысль, что их обнаружили на чердаке, в подвале, в старом сундуке. Так, собственно, и было.