Грантэм ходил вдоль кровати.
— Успокойтесь и назовите мне свое имя, о’кей. Я обещаю, что оно останется между нами.
— Гарсиа.
— Это не настоящее имя, не так ли?
— Конечно, нет, но это все, что я могу.
— О’кей, Гарсиа. Расскажите мне.
— Я не совсем уверен, но мне кажется, что я натолкнулся на кое-что такое в конторе, чего не должен был видеть.
— У вас есть копия этого?
— Возможно.
— Послушайте, Гарсиа. Мне позвонили вы, правильно? Вы хотите говорить или нет?
— Я не уверен. Что вы станете делать, если я расскажу вам кое-что?
— Тщательно проверю это. Если мы будем намерены обвинять кого-то в убийстве двух судей Верховного суда, то, поверьте, информация об этом будет преподнесена очень деликатно.
Наступила очень долгая тишина. Грантэм замер у кресла-качалки и ждал.
— Гарсиа! Вы у телефона?
— Да. Можем мы поговорить позднее?
— Конечно, но мы можем поговорить и сейчас.
— Я должен подумать над этим. Я не ел и не спал неделю. Я не в состоянии мыслить рационально. Я, возможно, позвоню вам позднее.
— О’кей, о’кей. Это отлично. Вы можете позвонить мне на работу в…
— Нет. Я не буду звонить вам на работу. Извините, что разбудил вас.
Он повесил трубку. Грантэм посмотрел на ряд кнопок на своем телефоне и набрал семь цифр, подождал, затем набрал еще шесть, а затем еще четыре. Полученный номер он записал в блокнот у телефона и положил трубку. Телефон-автомат находился на Пятнадцатой улице в Пентагон-сити.
Гэвин Вереек проспал четыре часа и поднялся в состоянии алкогольного опьянения. Через час, когда он прибыл на службу, алкоголь начал выветриваться, а боль в голове слегка отпустила. Он проклинал себя и ругал Каллагана, который, несомненно, будет спать до полудня и проснется свежим и бодрым, готовым лететь в Новый Орлеан. Они ушли из ресторана в полночь, когда тот закрывался, затем заваливались в несколько баров, все шутили, что не смогут попасть на пару порнографических сеансов, поскольку их любимый кинотеатр был взорван. Таким образом, они пили до трех или четырех часов.
В одиннадцать Вереек должен был встретиться с директором Войлзом. Ему было крайне необходимо появиться трезвым и собранным, что казалось невозможным. Он приказал секретарше закрыть дверь и объяснил ей, что подхватил ужасный вирус, возможно, гриппа, и что ему необходимо побыть одному, если только не случится что-либо из ряда вон выходящее. Она внимательно посмотрела ему в глаза и, как ему показалось, все поняла. Ведь запах пива обычно не исчезает после сна.
Она вышла и прикрыла за собой дверь. Он запер ее. Позвонил Каллагану, но телефон в его номере не отвечал.
Что за жизнь! Его лучший друг зарабатывал почти столько же, а работал всего по тридцать часов в неделю и при этом мог выбирать себе молодых и стройных пассий на двадцать лет моложе себя. Потом он вспомнил об их грандиозных планах провести неделю в Сент-Томасе и представил разгуливающую по берегу Дарби. Он обязательно поедет, даже если это ускорит развод.
Волна тошноты прокатилась в груди и подступила к горлу. Он быстро лег на пол и замер. Дешевый казенный ковер. Он дышал глубоко, вскоре у него застучало в висках. Потолок перед глазами не плавал, и это вселяло надежду. Прошло три минуты, и стало очевидно, что его не стошнит, по крайней мере сейчас.
Его «дипломат» находился в пределах досягаемости, и он осторожно подтянул его к себе. Нашел внутри конверт, лежавший среди утренних газет. Открыл его и развернул изложение дела, держа его обеими руками в шести дюймах над головой.
Оно состояло из тринадцати страничек, распечатанных на компьютере через два интервала с большими полями. Столько он мог одолеть. На полях от руки были сделаны пометки и целые разделы носили следы правки. Сверху были написаны от руки фломастером слова «Первый вариант». Здесь же были отпечатаны ее имя, адрес и номер телефона.
Он пробежит его за несколько минут, пока лежит на полу, затем, даст Бог, почувствует себя в состоянии сесть за стол и приступить к своим обязанностям важного правительственного адвоката. Он вспомнил о Войлзе, и удары в голове усилились.
Она излагала в хорошем стиле, принятом среди ученых-правоведов, с использованием распространенных предложений и сложных слов. Но ее мысль прослеживалась ясно. Она избегала двусмысленности и юридического жаргона, к чему так неравнодушны студенты. Адвокат, состоящий на службе у американского правительства, сделал бы это иначе.
Гэвин никогда не слышал о ее подозреваемом и был уверен, что он не значится ни в одном из списков. С технической точки зрения это было не изложение судебного дела, а, скорее, повествование о судебной тяжбе в Луизиане. Она приводила факты сжато и делала их интересными. Даже увлекательными. Она не страдала верхоглядством.
Изложение фактов заняло четыре страницы, следующие три страницы она заполнила краткими историями сторон. Это было несколько утомительно, но он продолжал чтение, так как оно уже захватило его. На восьмой странице обобщался ход судебного разбирательства, на девятой упоминалось об апелляции, а последние три раскрывали невероятный след, ведущий к устранению Розенберга и Джейнсена из Верховного суда. Каллаган сказал, что она уже отказалась от этой версии, да и из текста было видно, что в конце концов ее задор пропал.
Однако изложение читалось с большим интересом. В какой-то момент он забыл о своем плачевном состоянии и прочел тринадцать страничек студенческого текста, лежа на полу, на грязном ковре, отставив миллионы дел, ожидавших его внимания.
Раздался легкий стук в дверь. Он медленно сел, затем быстро вскочил на ноги и подошел к двери.
— Да.
Это была секретарша.
— Извините, что беспокою, но директор хочет видеть вас у себя в кабинете через десять минут.
Вереек открыл дверь.
— Что?
— Да, сэр, через десять минут.
Он протер глаза и тяжело задышал.
— Зачем?
— Меня бы понизили в должности, если бы я задавала такие вопросы, сэр.
— У вас есть зубной эликсир?
— Полагаю, что да, есть. Он вам нужен?