Уходя, она не смогла даже оглянуться на него.
Близился рассвет, когда Бутч, наконец, притащился во внутренний двор особняка. Припарковав Эскалейд между темно-пурпурной спортивной тачкой Рейджа и универсалом от Ауди, принадлежавшим Бэт, он направился к Яме.
После того, как они с Мариссой разошлись, он долго колесил по городу, следуя путями одинаковых улиц, проезжая мимо оставшихся незамеченными домов, останавливаясь на светофорах, когда вспоминал о них. Он пришел домой не только потому, что дневной свет должен был совсем скоро осветить все вокруг, но и потому, что это казалось правильным.
Он посмотрел на восток, где показался скудный намек на сияние.
Выйдя в центр внутреннего двора, он сел на край мраморного фонтана и стал наблюдать, как ставни на окнах особняка и Ямы опускаются. Слегка прищурился от света в небе. Затем прищурился сильнее.
Когда глаза начало жечь, он подумал о Мариссе, вспоминая каждую мельчайшую деталь: от формы ее лица до каскада волос, от звука ее голоса до аромата кожи. Здесь, в одиночестве, он позволил чувствам вырваться на свободу, признавая любовь, причинявшую боль, и ненавистную тоску, которая отказывалась оставить его существо.
И, конечно же, снова появился связующий аромат. Каким-то образом ему удалось сдерживать его рядом с ней — казалось, отмечать ее как свою было бы нечестно. Но здесь? Одному? Нет причин скрываться.
Восход солнца приближался, и его щеки вспыхнули болью, словно он получил солнечный ожог. В тревоге дернулось все тело. Он вынудил себя остаться, потому что должен был увидеть солнце, но бедра зудели, вынуждая бежать, и он не смог бы долго противиться этому позыву.
Черт… он никогда больше не увидит дневного света, так ведь? А с уходом Мариссы света в его жизни не будет вообще. Никогда.
Темнота завладеет им, верно?
Он перестал сдерживаться, потому что иного выбора не было, и в тот же миг ноги помчали его через внутренний двор. Бросившись через вестибюль Ямы, он хлопнул дверью и прерывисто задышал.
Рэпа слышно не было, но кожаный жакет Ви висел на спинке стула, значит, тот был где-то рядом. Вероятно, все еще в доме, на разборе полетов с Рофом.
Стоя в одиночестве в гостиной, Бутч почувствовал, как знакомое желание выпить, тяжело ударило по нему. И он не мог найти хорошей причины, чтобы не поддаться. Сняв пальто и оружие, он отправился на кухню за виски, налил себе в стакан и прихватил бутылку с собой. Подойдя к своей любимой кушетке, он поднес стакан к губам. Глотая виски, краем глаза он заметил последний выпуск «Спорт Иллюстрейтед». На обложке было изображение бейсболиста, а рядом с его головой большими желтыми буквами было написано единственное слово: ГЕРОЙ.
Марисса была права. У него действительно был комплекс героя. Но не из-за эго. По другой причине: возможно, если он спасет достаточно людей, он сможет… получить прощение.
Этого он и хотел — прощения.
Воспоминания о молодых годах стали проноситься у него перед глазами, но это было не то кино, которое он хотел бы посмотреть. На середине шоу его взгляд скользнул к телефону. Был только один человек, способный облегчить для него все это дерьмо, но он сомневался, что она станет это делать. Проклятье, но если бы он только мог позвонить матери и услышать, как она прощает его за то, что он разрешил Дженни сесть в ту машину…
Бутч сел на кожаный диван и отставил виски в сторону.
Он ждал несколько часов, пока часы не показали девять утра. И потом он поднял трубку и набрал номер, который начинался с кода 617. Ответил его отец.
Беседа была ужасна, как и предполагал Бутч. Что могло быть еще хуже? Новости.
Закончив разговор, он заметил, что сумма затраченного времени, включая шесть звонков с самого начала, составляла одну минуту тридцать четыре секунды. И он понял, что, вероятнее всего, это был последний раз, когда он говорил с Эдди О`Нилом.
— Как дела, коп?
Он вздрогнул и посмотрел вверх, на Вишеса. Не видя причин лгать, он сказал:
— Моя мать больна. По всей видимости, уже два года. Альцгеймер. Паршиво. Конечно, никто не подумал сказать мне. И я никогда не узнал бы, если бы не позвонил.
— Черт… — Ви подошел и сел рядом. — Ты хочешь навестить ее?
— Нет. — Бутч покачал головой и взял виски. — Нет причин. Эти люди больше не имеют ко мне никакого отношения.
Следующим вечером Марисса пожал руку управляющей ее нового дома. Женщина отлично подходила на эту должность. Умная. Любезная. C мягким голосом. Изучала здравоохранение в вечерней школе (конечно же) при Нью-Йоркском университете.
— Когда я должна приступить к работе? — спросила она.
— Сегодня вечером нормально? — неуверенно предложила Марисса. Получив в ответ восторженный кивок, она слабо улыбнулась. — Великолепно… Почему бы мне не показать вам ваш кабинет.
Вернувшись из спальни наверху, которую она отдала директору, Марисса подошла к ноутбуку, зарегистрировалась на сайте, предоставляющем список услуг города Колдвелл, и начала искать продаваемую недвижимость.
Но совсем скоро она перестала обращать внимание на экран. Бутч превратился в постоянное давление в груди, невидимый вес, мешающий дышать. А если она не была занята, воспоминания поглощали ее.
— Госпожа?
Она подняла глаза на доджена Безопасного Места.
— Да, Филиппа?
— Хэйверс передал нам дело. Женщина с сыном прибудут сюда завтра после того, как состояние младенца стабилизируется, но историю болезни, взятую у медсестры, отошлют вам по электронной почте в течение часа.
— Спасибо. Вы приготовили для них комнату на первом этаже?
— Да, госпожа. — Доджен поклонилась и ушла.
Итак, Хэйверс сдержал слово, не так ли?
Марисса нахмурилась: чутье подсказывало, что она упускает что-то. По какой-то причине в голове возник и не исчезал образ Хэйверса… вот что все омрачало.
Из ниоткуда, она услышала свой голос, говорящий Бутчу:
— Я не стану спокойно сидеть и смотреть, как ты разрушаешь свою жизнь.
Боже. То же самое сказал ей брат, когда выгнал из дома. О святая Дева-Летописица, она поступила с Бутчем именно так, как с ней поступил когда-то Хэйверс: изгнала под благородным предлогом разумного неодобрения. Но на самом деле, не спасала ли она в первую очередь себя, от постоянного чувства страха и потери контроля, потому что любила его?
Но не искал ли он своими действиями смерти?
Она вспомнила, как Бутч столкнулся лицом к лицу с лессером на лужайке перед домом Главы: он был осмотрителен. Осторожен. Не безрассуден. И двигался он со знанием дела, а не просто размахивал руками в глупом неистовстве.
«О… черт», — подумала она. Что, если она была неправа? Что, если Бутч мог бы сражаться? Что, если он должен сражаться?