– Нет. Свернув за угол, заметил его машину и подумал: черт! В голове все перемешалось. А потом мелькнула мысль: какого дьявола, ведь он еврей и успел за свою жизнь наделать немало пакостей. Почему-то вспомнились его секретарши и сотрудники, которые уже вполне могли прийти на работу. Я взглянул на часы, было без двадцати восемь. Решил позвонить в офис, сообщить Крамеру о заложенной в кладовке бомбе. Если бы он мне не поверил, предложил бы ему пойти и посмотреть собственными глазами.

– Почему же ты этого не сделал?

– В карманах не нашлось ни монетки. Всю мелочь оставил на чай официантке, а обращаться куда-нибудь в магазин не хотелось. Признаюсь, в тот момент я здорово нервничал, руки тряслись, и вид мой мог запросто вызвать у прохожих подозрения. Чужак в крошечном городке, где жители знают друг друга в лицо. Человек посторонний наверняка им запомнится. У офиса Крамера я остановился на противоположной стороне улицы, возле газетного киоска. Помню, продавец подал мужчине газету и пригоршню монет. Я чуть было не попросил у мужчины двадцать пять центов, но нервы совсем сдали.

– Отчего, Сэм? Ты же говорил, тебе плевать на Крамера.

Ведь это был уже твой шестой взрыв, так?

– Да, однако раньше все выходило проще. Поджег шнур, унес ноги и полюбовался издалека своей работой. У меня из головы не шла симпатичная секретарша, та, что объясняла дорогу и разрешила пройти в туалет. Потом она еще давала показания в суде. И я думал о других людях. Когда несколькими днями раньше я заходил в контору, там было полно сотрудников. До восьми оставалось несколько минут, я понимал: контора вот-вот откроется, значит, неизбежно будут жертвы. В мозгу у меня что-то заклинило. Стою у телефонной будки, гляжу на часы и говорю себе: звони, звони! Шагнул внутрь, отыскал в справочнике его номер, но стоило захлопнуть книгу, как цифры тут же вылетели из головы. Посмотрел еще раз, начал давить кнопки и вспомнил, что монеты-то у меня нет. Тогда я заставил себя пойти в парикмахерскую, чтобы разменять долларовую купюру. Ноги сделались ватными, по лицу катил пот. Возле парикмахерской остановился, всмотрелся в витрину. Там толпились посетители: стояли вдоль стен, сидели в коридорчике в креслах, болтали и читали газеты. Пара человек уставились на меня сквозь стекло. Это мне не понравилось, и я тут же ушел.

– Куда?

– Точно не помню. Рядом с офисом Крамера находилась стоянка машин, я подумал: вдруг успею перехватить секретаршу? Двинулся к стоянке, и в этот момент прогремел взрыв.

– То есть ты был на противоположной стороне улицы?

– Скорее всего да. Я упал на колени, а вокруг сыпались осколки стекла. Все остальное помнится как в тумане.

В дверь комнаты негромко постучали, и на пороге возник массивный сержант Пакер. Левая рука его держала тарелку со стаканом из вспененного пластика, бумажной салфеткой, ложечкой и пакетиком сухих сливок.

– Прошу простить за вторжение. Решил принести вам кофе. – Он поставил тарелку на стол.

– Спасибо, – поблагодарил его Адам. Повернувшись, Пакер направился к двери.

– Эй, мне двойной сахар и два пакетика сливок! – бросил через окошко Сэм.

– Будет исполнено, сэр. – Не удостоив Кэйхолла взглядом, Пакер вышел.

– Отличный у вас сервис, – сказал Адам.

– Просто превосходный, внучек.

Глава 14

Сэму кофе никто, разумеется, не принес. Иного он и не ждал, но Адам местных порядков знать не мог. Через несколько минут, Кэйхолл ободрил внука:

– Пей!

Адам принялся помешивать дымящийся напиток, а Сэм закурил и начал медленно расхаживать по своей половине. Было уже почти одиннадцать. Сэм не ощущал никакой уверенности в том, что Пакер согласится перенести прогулку на более позднее время. Он потянулся, сделал несколько приседаний, широко разбрасывая руки в стороны. За первые месяцы пребывания на Скамье Кэйхолл выработал привычку каждый день не менее получаса заниматься физическими упражнениями. Мышцы требовали нагрузки, и одно время он изнурял себя, по сотне раз отжимаясь от цементного пола. Благодаря весьма аскетичной диете вес Сэма составлял идеальные для его телосложения и возраста сто шестьдесят фунтов, живот его оставался подтянутым и плоским. Никогда в прежней жизни Кэйхолл не чувствовал себя таким здоровым.

Однако с годами пришло понимание: другого дома у него уже не будет, придет день, и власти штата приведут в исполнение давно вынесенный приговор. Какая польза человеку от крепких мускулов, если двадцать три часа в сутки он проводит в тесной камере, размышляя о неотвратимом? Поддерживать себя в форме не имело ни малейшего смысла, количество выкуриваемых за день сигарет увеличилось вдвое. Соседи по коридору считали Сэма счастливчиком: у него водились деньги. Донни, его живший в Северной Каролине младший брат, ежемесячно присылал в Парчман картонную коробку с десятком блоков “Монклера”. В среднем за день становились пустыми три-четыре пачки. Кэйхолл торопился уйти из жизни сам, опередить палачей. Расчеты его строились на какой-нибудь затяжного характера болезни, которая требовала бы интенсивного и дорогостоящего лечения: согласно закону, штат обязан был предоставить страждущему квалифицированную помощь врачей.

Однако сейчас, судя по всему, гонку эту Сэм проигрывал.

Федеральный судья, в чьем ведении находился департамент исполнения наказаний штата Миссисипи, а значит, и Парчман, утвердил подробнейшую инструкцию, где перечислялись все права и обязанности заключенных. В ней были прописаны даже такие детали, как количество квадратных футов, положенных одному сидельцу, и максимальная сумма разрешавшихся ему денег. Сумма составляла двадцать долларов в месяц. На языке Парчмана деньги назывались “пылью”, и приносил в камеры эту “пыль” только дувший со свободы ветер. Работать, то есть зарабатывать деньги, смертникам было запрещено. Подобные Сэму счастливчики раз в четыре недели получали по нескольку долларов от друзей или родственников. Переводы до последнего цента оставались в столовой, что располагалась в центре Семнадцатого блока. Прохладительные напитки заключенные ласково именовали “бутыльками”, сладости и сандвичи – “хавчиком”, сигареты фабричного производства – не самокрутки, в настоящих пачках – “дамскими ножками”.

Подавляющее большинство сидельцев никаких даров или подношений со свободы не видели. Между камерами существовал натуральный обмен, своего рода бартер. Случайно попавшая в руки монета тут же спускалась на листовой табак. Его крошили, заворачивали в полоски туалетной бумаги и долго, с наслаждением курили. Нет, Сэм Кэйхолл по праву считался на Скамье состоятельным человеком.