Он отсчитал пятьдесят шагов, прежде чем заметил впереди что-то большое. Разогревшееся колесико зажигалки жгло палец. Фома не обращал внимания. Кто хоть раз попадал в горячий вихрь или касался жидкой земли, тот знает, что такое настоящая боль.
А еще через несколько шагов он стоял перед тупиком. Проложенный червем туннель уперся в ровную шершавую стену. Фома в изумлении осмотрел ее. Рискнул дотронуться. Поскреб ножом и определил: тот же песчаник. Тщетно поискал хоть какую-нибудь щель, в которую мог бы просочиться червь. Постучал там и сям рукояткой ножа и по звуку понял: скала. Сотни метров сплошной скалы.
Да, но червь-то куда девался? Не привиделся же!
Дематериализовался? Телепортировал? Усох до микроскопичности?
Или все-таки привиделся?
Фома погасил зажигалку и, пригибаясь, побежал назад. Можно было догадаться, что нора в правом холме кончается таким же тупиком и что непонятное и пугающее порождение Плоскости явилось ниоткуда и ушло в никуда, но верить в это не хотелось. Пришлось удостовериться. Правый туннель упирался в точно такую же стену. И снова Фома царапал стену, и снова бежал из норы на волю, не желая попасть в мышеловку. А потом он сидел на камне, обняв руками голову, мыча и раскачиваясь.
Ему еще предстояло успокоить себя древней банальной истиной: отрицательный результат эксперимента – тоже результат. Очень скоро он так и сделал. Ничего другого ему и не оставалось. Но до того времени он страдал так, как, наверное, страдает от жгучей обиды ребенок, которого поманили конфеткой, а вручили пустой фантик. Да еще и отвесили подзатыльник ни за что ни про что.
– Заходи, гость дорогой! Мой дом – твой дом. Кушать будем.
– А вино? – спросил Фома, сглотнув всухую.
– Конечно! Будем вино пить. Да.
Пропустив вперед дорогого гостя, Автандил боком, как краб, пролез внутрь хижины и сейчас же захлопотал, собирая на стол, потея и отдуваясь. Стол был прежний, низкий и шаткий, сколоченный из прямых жердей. Скатерти на столе не было.
– Куда скатерть-то дел? – полюбопытствовал Фома. – Уже рассыпалась?
– Прости, дорогой, грязная она. Да. Стирать буду.
– А другая?
– Тоже. Ты садись, дорогой. Всегда тебе рад. Бинтов принес, да?
– Есть бинты, – кивнул Фома и сел на служивший табуретом камень, сбросив с плеч рюкзачок и с наслаждением потягиваясь. – В упаковках даже. Аж пять штук. Потом отдам, напомни. Написано, что стерильные, а как на самом деле – хрен разберет. Да, а что ты с ними делаешь, с бинтами? Лозы, что ли, подвязываешь?
– Лозы, да, – сообщил Автандил, отчего-то насупившись.
Фома с сомнением поглядел на него и сделал вид, что поверил. Уже не раз Автандил просил его принести перевязочный материал. Просил и пузырек йоду, но йод Фома не сумел выспать. Положим, бинты для подвязывания виноградных лоз сошли бы любые… ха, да они и так стерильные: нельзя ведь выспать живую бациллу, разве что безвредно-гипсовую… Фома подозревал, что сгодились бы и простые веревки. А может, они вообще не нужны? Память неуверенно подсказывала: винограду нужны столбы и проволоки. Тем более зачем винограду йод? Ох, темнит Автандил…
– Как бритва? – спросил Фома, критически осматривая седую щетину на подбородке хуторянина. С недавних пор Автандил брил бороду и попросил Фому выспать ему станок с пачкой лезвий. Выполнить пожелание в точности феодалу не удалось: на свет появилась опасная бритва – следствие кошмарного сна с расчлененкой. И еще когти а-ля Фреди Крюгер. Фома хотел их выбросить, но, подумав, завернул в тряпицу и спрятал на дне рюкзачка. Никогда не знаешь, на что сгодится долговечная мелочь.
– Хорошая бритва. Острая. Да.
Фома не стал спрашивать, отчего же Автандил редко бреется, раз бритва хорошая. Только сейчас он заметил, насколько Автандил состарился за последнее время – и не бодрой старостью горца. Ссутулился, обрюзг… И еще было видно: перестал следить за чистотой. В щели импровизированной столешницы набился мелкий мусор, там и сям красовались какие-то неаппетитные пятна. Трудно, что ли, взять нож и соскрести?
Наверное, трудно.
На столе мало-помалу появлялась снедь. Было явлено и розовое вино, заключенное в бутылку из-под пепси. Фома свинтил крышку, понюхал. Издал мычание, сглотнул слюну. Н-да… Молодое вино, кто спорит. Судя по запаху, терпкое и очень кислое, но каким же ему еще быть? И все же тут было что-то не то и не так…
Не в вине.
В Автандиле.
Снаружи послышался странный звук – будто птица захлопала крыльями. Фома заморгал. Потом уронил челюсть. На утоптанном грунте в дверном проеме обозначилась ворона. Серая. Настороженно присев, шевелила блестящей бусиной глаза, готовая мгновенно сорваться с места, если что не так.
– Это Нана, – произнес Автандил.
– Откуда?
– Прилетела. Да. Она хорошая. Все понимает.
Фома с сомнением перевел взгляд с Автандила опять на ворону. Сама прилетела? То есть была занесена на Плоскость с Земли? Теоретически – возможно. Практически – первый случай.
А жаль, что не курица или индюшка…
– Дрессируешь, что ли?
– Зачем дрессирую? Просто дружу. Да.
– Давно прилетела твоя подружка?
– Слушай, откуда я знаю? Может, месяц, может, два…
– А почему я ее в прошлый раз не видел?
– Слушай, откуда знаю? Она летает. Птица, да?
– А почему ты мне о ней ничего не говорил?
– Забыл. Точно, забыл, да. Совсем старый стал, не помню.
– Ну ладно, – примирительно сказал Фома. – Прибежит в следующий раз страус – ты уж мне скажи, не забудь.
Ворона протяжно каркнула. Похоже, ей очень хотелось в хижину, но смущал посторонний человек. Она еще не знала, как к нему относиться.
– Жрать хочет, – определил Фома. – Давай дадим ей чего-нибудь. Лепешки у тебя есть?
Лепешки нашлись, правда, те еще. Вроде подметок. Фома не без усилий отломил кусочек, продемонстрировал насторожившейся птице:
– Хочешь? Эй, Каркуша! Как тебя? Кагги-Карр! Чудо в перьях!
– Нана, – сказал Автандил с заметным упреком.
– Что?
– Ее зовут Нана.
– Эй, Нана, лови!
Ворона заскакала боком, но не смылась – Фома метнул аккуратно. Медленно и очень недоверчиво ворона подошла к подачке. Клюнула разок и потеряла интерес. Каркнула.
– Она у тебя что, заелась? – спросил Фома.
– Зачем заелась? Не привыкла к тебе, да. Привыкнет.
– Да ведь я скоро пойду, когда ей привыкать?
– Потом привыкнет, – ответил Автандил.
Фома внимательно смотрел на него, не показывая, однако, виду. Впервые Автандил не стал уговаривать гостя остаться погостить подольше. Что-то совсем новенькое в его репертуаре.