— Ты еще надеялся?
Чтобы успокоиться, пришлось глубоко вдохнуть. Воняло приторным. Мерзкое снадобье не подавляло обоняние, совсем наоборот. И ведь ходят же сюда женщины… Впрочем, Мишкины женщины — они ко всему привычные, к насосу в подвале в том числе.
Ну что ж… Я вытащил из кармана мятые брошюрки и шлепнул перед Мишкой в ведро с жужелицами. Теперь была моя очередь. Извини, Катя.
— Читал?
— Нет, — покосился он. — Что за дрянь?
— Я тебе оставлю, — пообещал я. — Ты почитай, тебе будет интересно. Видишь ли, мне предписано зачать от тебя ребенка.
Мишка открыл рот.
— Что-о?
— Вредно говорить на вдохе, — сказал я. — Можно поперхнуться. Повторяю еще раз. От нас требуется зачатие ребенка, детали процесса оставлены на наше усмотрение.
Мишку передернуло.
— Ты от рожденья такой или в детстве уронили?
— Можно двойню, — уточнил я. — Но приступить мы должны немедленно, там так написано. Начало можешь не читать, там лозунги и статистика, а дальше кратко и энергично: уклонение считается действием, наносящим прямой вред государству и человечеству. Систематическое неисполнение требований ГЕП, выявленное окружной комиссией, карается в установленном законом порядке. Кстати, разводы отныне запрещены. Будем плодиться, вроде кроликов. Так что раздевайся, женушка, и ложись в постель.
— Погоди, погоди, — пробормотал Мишка. Он попятился и стал бледен. — Как ты это себе представляешь?
— Это не мое дело, — нахально сказал я и, подобно толстому секретарю, устремил указательный палец в космические сферы. — Там спроси. Или придумай сам, проблема-то твоя. У тебя девять месяцев на доказательство лояльности.
— А вот это ты видел? — завопил Мишка, брызгаясь. — Ха, удумал, чем напугать! Да плевать я хотел! Да не один нормальный человек, даже в твоей говенной комиссии… Ни один, слышишь!..
— Ты сомневаешься, что Государственная Евгеническая разработана нормальными людьми? — кротко спросил я. — Видишь ли, наш с тобой случай в Программе не предусмотрен, так уж вышло. Раньше надо было думать. Ты моя жена, иди докажи обратное.
В дверь позвонили.
Я обошел пораженного столбняком Мишку и отпер. На пороге стояла женщина, мало того — знакомая женщина. Самое интересное, что я даже не очень удивился. Похоже, сегодня выдался такой день, что я просто подсознательно ждал чего-нибудь в этом роде. И второй раз за пять минут я видел, как лицо человека вытягивается, одеваясь бледностью.
— Здравствуйте, — сказал я. — Вас ведь зовут Субм… то есть, виноват… Марина? С Вацеком все в порядке?
— Да, — очень тихо сказала цыпа.
— А с Сашкой Столповским? Он знает, что вы здесь?
Мишка за спиной громко сглотнул.
— Простите, что не могу уделить вам сейчас внимание, — непреклонным тоном произнес я, затворяя дверь, — но у нас с супругой есть дела, не терпящие отлагательств…
— Сволочь!!! — заорал Мишка и попытался меня лягнуть. Я уклонился, одновременно проверяя взглядом комнату на наличие подручных средств.
— Конечно, сволочь. Только вот что интересно: людей почему-то сильнее всего бесит не тот, кто сам по себе сволочь хуже всякого адаптанта, а тот, кто становится сволочью тогда, когда его к этому вынуждают. Почему так, не знаешь?
— Марина! — закричал Мишка. — Марина, ты здесь? Марина, ты подожди, я сейчас…
— Мы договорились? — спросил я.
— Ладно… — Мишка тяжело дышал. — Давай адрес… Попробую.
Я записал адрес и фамилию и, послав Мишке воздушный поцелуй, галантно распахнул дверь перед дамой.
6
— Нет, мне так не нравится, — сказал Бойль. — Давайте все-таки оттолкнемся от какого-то определения, иначе нам не забраться… Не выбраться? Да-да, правильно. Не выбраться. Итак, попробуем сформулировать: основная черта, выделяющая адаптантов из основной массы человечества, — суть острая интеллектуальная недостаточность при сохранении и даже совершенствовании адаптивного поведения, отсюда и видовое название. Так?
— Так, — поддакнул Георгий Юрьевич, нюхая яблоко. — Вот это ты, брат, правильно сейчас сказал. Дураки они и дерьмо живучее, всего и делов. А то напустил тут поначалу: зиготы какие-то, аллели, Менделеев…
— Мендель, — поправил я и погладил Дарью по руке выше локтя. Она не почувствовала.
— Вот я и говорю, что проще надо… — Георгий Юрьевич вытер слезы и захрустел яблоком. — Верно, Даш? Ты чего скучная? Серега, налей-ка еще.
Уютно. Мягкие кресла, вечерний полумрак, морской свин под кроватью шуршит и грызет деревянный чурбачок, а доберман Зулус изгнан и заперт в другой комнате за надоедливость. Вино, коньяк, кое-какие фрукты. Вино, кажется, хорошее. Это все Бойль. У меня в баре вина сроду не было.
— На самом деле это определение тоже порочно, — заметил Бойль, — если мы уже двести лет не можем договориться о том, что такое интеллект, а мы этого именно не можем. Кроме того, наше определение поневоле упрощено, как вообще всякое определение сложного понятия. Самые сложные вещи — как известно, те, в изготовлении которых не участвовал человек. Например, такой вещью является он сам. Я бы сказал так: интеллект по сути своей есть привычка — или, скажем, его можно рассматривать как привычку, как чисто человеческий способ уверенно чувствовать себя в обществе себе подобных, причем само же общество и формирует привычку, и подсказывает способ. Очевидно, что у Маугли не может быть иного интеллекта, кроме волчьего, да и не нужен ему в стае человеческий интеллект, даже вреден. Что касается нас, то мы долго и поступательно, называя свое движение прогрессом, шли к такому обществу, при котором интеллект вовсе не является ни условием выживания, ни даже условием душевного комфорта. По сути, хотя это, конечно, тоже упрощенная модель, у адаптантов выключены именно и только те участки мозга, которые усложняют существование индивида в современном социуме. Сейчас сохранение интеллекта сдерживается только общественной привычкой, а привычка, знаете ли, штука колкая… Хрупкая? Да-да, спасибо, я имел в виду сказать, что именно хрупкая…
— Как чашка, — неожиданно сказала Дарья. — Хруп! Я ее рукой…
Я быстренько налил вина в ее рюмку.
— Выпей, малыш…
— С точки зрения социологии интересен именно этот вопрос, — сказал Бойль, внимательно разглядывая Дарью. — Почему до шестидесяти процентов адаптантов проходят через фазу дубоцефальства, до поры до времени никак не проявляя своей видовой сущности, которая напрямую следует из их генотипа? Здесь общественная привычка выручает нас сильнейшим образом, а вместе с ней, конечно, вся система подражательного воспитания. Подумать страшно, сколько раз на протяжении последней сотни лет эту дрессировку клеймили, и справедливо, а оказалось, что в ней заключена внутренняя защита еще не окончательно дегенерировавшего общества, она дает обществу шанс… — Бойль аккуратно отпил из своей рюмки и поставил ее на стол. Все молчали. — Однако воспитание тоже палка о двух концах, — сказал он. — Оно может скрыть от нас самое начало процесса, как скрыло на этот раз. Кто-то, конечно, по роду работы обращал внимание на общее падение цивилизованности, на увеличившийся процент детей с врожденным слабоумием, на рост немотивированной преступности, кое-кто уже тогда пытался бить тревогу, но факт остается фактом: начальный момент был замазан, мы даже не можем с уверенностью сказать, когда и почему все это началось…