– Я подниму. А кроме того, – Растак подавил неуместную сейчас усмешку, – разве у тебя есть выбор?
– Мы можем выбрать бой и славную смерть, – не согласился Пуна.
– И племя Соболя навсегда исчезнет, как исчезло племя Куницы. Ты этого хочешь? – Растак все-таки усмехнулся. – Глупый вождь думает о смерти, умный – о жизни племени.
– А Договор?
– Когда у нас будет десять сотен воинов, остальным не поможет никакой Договор, – пренебрежительно махнул рукой Растак. – Они либо исчезнут, либо пойдут за нами. Договор – это вечное прозябание. Я предлагаю могущество и славу.
Пуна молчал. Растак с тревогой вглядывался в его лицо, едва различая черты в последнем тлении умирающей зари. Неужели упрямый старик тянет время? Перебить засевших среди валунов Соболей в кромешной темноте будет непросто…
– Я согласен, – неожиданно услышал он. – Прикажи своим людям не стрелять. Мои воины отдадут оружие.
Заблудших так приводим мы овец
Со дна трущоб на чистый путь спасенья.
А.К. Толстой
Всю ночь до рассвета на площади посреди деревни Соболей шел пир победителей и побежденных. Растак бесстрашно приказал воинам войти в селение, но велел не напиваться и держаться кучно. Это воины понимали и сами. Без большого ропота приняли и приказ вождя не трогать женщин, не грабить и даже не насмехаться над побежденными. В конце концов, у самих пали немногие, иной раз больше людей теряли в неудачном набеге, так что многие воины без задней мысли радовались победе, а те, кто получил рану или потерял в бою друга, могли утишить гнев тем, что бывшие враги, а ныне вновь союзники считали своих убитых десятками…
И все-таки не менее полутора сотен воинов Соболя остались в живых, не менее восьми десятков из них не были даже сколько-нибудь серьезно ранены. Смастерив носилки из свежесрубленных жердей, люди Соболя в два приема перенесли раненых и убитых в селение, одних – травницам для лечения, других – семьям, чтобы бабы, повыв над покойниками, собрали им что надо для жизни в ином мире.
Странный вышел праздник. Победители чувствовали себя неловко, побежденные отводили глаза. Растерянно молчали женщины, подносящие напитки и кушанья. Случившееся не желало укладываться в голове. Это как же?.. С обеих сторон убиты люди – и нет вражды, нет кровавых счетов на десятилетия вперед? Никогда так не бывало. И Растак, вождь-победитель, почему-то не хочет воспользоваться плодами решительной победы, а одну за другой поднимает заздравные чаши, звучным голосом славя храбрость воинов Соболя и мудрость Пуны, заодно проклиная коварство извечных врагов – Лосей, упирая на несокрушимость могучих чужаков, говоря о боевом содружестве и общей судьбе двух племен… Непостижимо и удивительно!
Клятва именем прапредка-Соболя в вечной дружбе, потребованная вождем, была произнесена без большого воодушевления, но и без возражений. Что поразило многих: такой же клятвы именем Матери-Земли Растак потребовал от своих соплеменников и первым произнес ее! Воистину свершалось небывалое.
Несогласные сыскались в ту же ночь. Несколько подростков, по малолетству не участвовавших в битве и потому особенно тяжело переживших поражение, пустили из темноты проулков несколько стрел и камней в спины сидящим за столами на площади. Никто особенно не пострадал, а злоумышленники были изловлены в несколько минут. Разогретые хмельным медом воины Земли хватались за топоры и мечи, но под яростным рыком вскочившего на стол Хуккана общее возбуждение, грозившее перерасти в избиение безоружных Соболей, мало-помалу улеглось. Старый Пуна дрожащим голосом просил сохранить жизнь глупым юнцам, обещая выдрать их так, что родная мать не узнает, матери же со слезами бросались перед новым вождем на колени… Кося глазом в сторону Вит-Юна, с ворчанием щупавшего большую шишку на затылке, но, благодарение духам, живого, Растак великодушно подарил сопливым преступникам жизнь, заметив, однако, что негоже столь прытким и отчаянным сорвиголовам сидеть без настоящего мужского дела, каковое и будет им предложено, так как он, Растак, берет этих юнцов в свое войско взамен павших в бою воинов. Еще немало чаш было выпито за великодушие вождя, а подумал ли кто о том, что Растак просто-напросто взял заложников, осталось неизвестным.
Наутро застучали топоры в той самой роще, где накануне копилось, готовясь к нападению, войско Соболей. Победители и побежденные, толком не проспавшись после ночного пира, всем многолюдством сводили рощу под корень, ворча и недоумевая, для чего понадобилась эта работа. И только когда вождь указал громоздить завал вокруг того места, где пал кудесник Соболей, люди поняли: у соседей больше не будет Двери. Есть ли у них, помимо убитого вчера чародея, еще кто-нибудь, способный открыть Дверь, нет ли – теперь не имело значения. Растак уничтожал в зародыше всякую мысль воспользоваться Договором.
Пошумели и смирились – а что было делать? Побежденные не получили топоров для рубки лесин, они оттаскивали хлысты, корчевали коряги – чем защитишь свое? Отчаянных не нашлось. Даже Пуна не стал бесполезно напоминать Растаку его обещание не трогать достояние побежденного племени и лишь бессильно махнул рукой. Да ведь Растак сдержал слово: в самом деле не тронул ни шерстинки, ни колоска, не оскорбил и святынь, а о Двери вчера разговора не было…
Обошлось без напрасного кровопролития. И рука вождя, до сего момента не без причины ласкавшая рукоять меча, расслабленно опустилась. Растак перемигнулся с Хукканом и с юмором посмотрел на Вит-Юна и Юр-Рика, которые, не принимая участия в лесоповале, озадаченно наблюдали за происходящим, причем Вит-Юн время от времени щупал затылок…
Вокруг места, где крикливый Ер-Нан и его племянница нашли Дверь, Юмми (вот и пригодилась девчонка) очертила палкой широкий круг, сообразуясь со своим – куда там Ер-Нану! – чутьем. В круг как попало валили срубленные стволы, волокли, надсаживаясь, коряги, женщины и дети тащили охапки хвороста. Когда завал достиг высоты человеческого роста, Растак приказал сыпать поверх него землю и камни. Начали с краев, затем, утаптывая, добрались до середины. Уже к полудню на том месте, где из века в век медленно кочевала, выписывая петли, Дверь племени Соболя, вырос широкий курган, похожий на погребальный. Издали он походил на старый оплывший могильник, заброшенный нерадивыми потомками, но был свеж, как в неуемной памяти человеческой всегда свежа могила свободы. И казалось иным, что стоит лишь раскопать холм, в котором, не замечая ни земли, ни камней, ни лесин, по-прежнему бродит Дверь-спасительница, как…
Кто ж позволит раскопать! Не Растак же. И не воины, которых он оставит здесь, чтобы они приглядывали за новообретенными ненадежными братьями и, взамен тех Соболей, что Растак уведет с собой, держали границу с Лосями и Беркутами. Если же понадобится увести отсюда всех и оставить курган без присмотра, много ли накопают оставшиеся женщины, дети и немощные старики, хотя бы среди них нашелся колдун и копанье имело смысл? Работа едва успеет начаться, как сюда вернутся отряды Растака. А потом, спустя годы, когда на кургане вырастет молодой лес? Нет, о Двери придется забыть, и, возможно, правнуки тех, кто насыпал курган, уже не будут точно знать, что в нем погребено. Правда, как дерево мхом, обрастет легендами и небылями, оттого, быть может, потомки детей Соболя, страшась злых сил, станут приносить здесь жертвы духам зла и тьмы, прося не трогать живущих на этой земле. А может статься и наоборот, к таинственному кургану как к вместилищу силы предков будут тайно приходить влюбленные, чтобы поклясться друг другу в верности до могилы, – кто знает?