А утром нас разбудил Феликс. Просто прошелся по всем номерам, побарабанил в двери и объявил побудку и общее построение через пятнадцать минут. Глаза продрать! Шире шаг! Место сбора – второй этаж, балкон между двумя винтовыми лестницами. Как раз по-над покойником.
Ну, собрались. Все очумелые, особенно Матвеич, которому, по всему видно, только что объяснили, что к чему, и кроме обычного «едреныть» от него ни слова не добьешься. А Феликс речь сказал и все такое. Дескать, когда прибудет следствие – неизвестно и когда восстановят переправу – тоже неизвестно, но будем надеяться на лучшее, а потому покойник пусть пока сидит, как сидел, и не стоит особенно топтаться в холле, а что до завтрака и, возможно, обеда, то он предлагает всем сдать имеющиеся продукты в общий котел, чему рад сам показать пример.
И показал. За ним и Мухин-Колорадский показал, причем его пример был куда весомее. И пошло. У половины постояльцев никакой еды не оказалось, и тут у людей реакция разная была: кто виновато разводит руками и извиняется, а кто цедит сквозь губу, что не ее, заслуженного учителя, дело иметь при себе излишки продовольствия, тем более подлежащие изъятию. В вещах Бориса Семеновича еды не нашлось, хотя все знали, что в столовку он сроду не ходил. Никто и не удивился – все также знали, что Коля и Рустам до вчерашнего дня по очереди бегали за едой в магазин, а этот мафиозо тут же все схарчивал, как троглодит. Но с остальных кое-что собрали. С шумом, с гамом, с попреками. Феликс же спокоен, как изваяние с известного острова, поверх голов глядит и словно бы видит там что-то, для нас недоступное. А потом и говорит, да так веско, что все разом стихли:
– Рекомендую мужчинам оставаться мужчинами. Что до уважаемых дам, то я буду признателен за выдержку и спокойствие, если таковые будут проявлены. Спасибо всем. А сейчас назначим дежурных по кухне...
И смотрит почему-то на меня.
ПРИПИСКА ВИТАЛИЯ МУХИНА: За «жирафа» ответишь. А мой почерк... На свои письмена погляди, Пельмень!
ПРИПИСКА ФЕЛИКСА БАХВАЛОВА: Я не против шуток, если они сказаны к месту и не повторяются в сотый раз. Специально для непонятливых: имеется в виду остров Пасхи. Дошло?
Мне тут Виталий сказал, что то, что я напишу, читать никто не будет, он сам об этом позаботится. То есть никто из наших не будет. А по мне, пусть хоть все читают да еще наизусть заучивают, мне-то что. Что сказано, то сказано, что сделано, то сделано, как в песне поется, а из песни слова не выкинешь.
Что писать-то, спрашиваю. А что хочешь, говорит, то и излагай, только по теме. Я, говорит, уже полтетрадки исписал и понял, что совершаю ошибку. Все, говорит, должны написать, чтобы не было одностороннего взгляда. Все и каждый. Вон Леня-Пельмень, говорит, пишет и не жалуется, хоть и язык набок вывалил. Исторический же, говорит, документ, блин, понимать надо! У Лени, говорит, тетрадка, а ты пока пиши на листах, я их потом вклею. Перед самым концом. И клей-карандаш мне показывает.
Ну и напишу, жалко, что ли.
В тот вечер, когда грохнули Бориса Семеновича, моя родная мамочка выписала мне таких чертей, каких никогда еще не бывало. Я только одного не пойму: сама она, что ли, в мои годы никак не развлекалась? А послушать ее, так нет: пай-девочка, прямая спина, ботанка, любимица училок типа Милены, а потом и студентка такая же. По-моему, гонево типичное. Так почему же ее отец бросил, если она со всех сторон такая положительная? Я ей один раз так и сказала, а она – в слезы.
А что такого?
Я ей жить мешаю? Нет. Так почему она мне мешает? Потому что мне еще нет восемнадцати? Это причина, чтобы следить, куда я пошла и что там делала, а потом нотации читать? И чего ей хочется – чтобы я ее нотации слушала и молчала? Оботрется.
Самый крик, конечно, бывает, когда она у меня в сумочке презерватив найдет. Я ей сначала спокойно: да ты что, ма, ну сама прикинь, что, без него лучше, что ли? Хуже только будет. Всем хуже. Нет, не въезжает. Мне что, говорю, там у себя все зацементировать или пояс верности носить? А кому верности-то? Мужа у меня пока нет, а когда будет, пусть на верность особенно не рассчитывает, ни один парень этого не стоит. Тут в ответ и крик, и слезы, а бывало и рукоприкладство, пока я от него мамочку не отучила. Тем же способом. Родителей тоже воспитывать надо.
Я сразу поняла, зачем она придумала эту поездку на отдых, да еще в такое место, где тусуется всякое старичье, а нормальных парней днем с огнем не сыщешь. Понятно, мамочка достала нам путевки не куда-нибудь, а в «Островок», потому что плебеев она сама не любит, да еще старых и болящих. Тут, мол, тебе, доченька, будут все условия для занятий, тут ты спокойненько подготовишься к экзаменам, а вернемся, и ты свои «хвосты» сдашь. Ага, щас! Размечталась. Как я студенткой стала, так и «хвосты» сдадутся, или я вообще уже ничего не понимаю. Мамочкин любовник денег подкинет или просто нажмет где надо, и всех делов.
Ну, приехали. Первые два дня я злилась, да так, что с мамочкой почти не разговаривала. Зима, снег, холод и кругом одно старичье, а из молодых мужиков только те, кому уже ничего нельзя, кроме кефира. Короче, думаю, влипла. Но кто ищет, тот найдет. Витька, например, парень отпадный. До сих пор камуфло носит, спит в нем и даже трахается. У него в Моздоке полжелудка вырезали и еще что-то в животе, пить ему, кроме минералки и молока, ничего нельзя, а все остальное делать можно. Травка у него дерьмо, но сам он ласковый. Аркадий из Юрловки – тоже ничего парень, я его спасла, когда Витька его убить хотел, и с Витькой помирила. Витька ему только гребень на голове попортил и мотоцикл искалечил, но не сильно. Не терплю стерв, которые обожают, когда из-за них парни друг друга рвут по-черному. Ведь не они же нас выбирают, а мы их. Жди и дождешься, если ты не полный урод, а шведских семей я не люблю.
Мамочка за мной шпионила, конечно. То есть пыталась шпионить. Бывало, смоешься от нее, вернешься в «Островок» ночью, так она не спит. Вся на иголках. А то еще караулом вокруг корпуса ходит, дожидается. И сразу: где была, в могилу сведешь и все такое прочее из ее репертуара. Лучше бы язву свою лечила, честное слово. Вон минералки хоть залейся и процедуры тут всякие, и лосиное молоко со специальной фермы за отдельные деньги – так лечись, а мне жить не мешай... Ага! Так она и не станет мешать...
Еще Вадик был, он на вышке работает, которая минералку качает. Взялась было его воспитывать – нудный он больно и правильный, – но надоело. Тут Витька уехал, а Аркадия на трассе замели менты за какие-то дела, и снова хоть вой по-волчьи, хоть учебники читай. А до конца путевки еще десять дней!
Ну, терплю. А на следующий день приехал покойный... то есть тогда еще не покойный, а только слегка психованный Борис Семенович с Колей и Рустамом. И хорошо они сделали, что приехали, иначе бы у меня точно крыша набок съехала. Шифером шурша.
Скучают ребята. При такой работе как не заскучать. Ну, я за них взялась, да так, что мамочка моя долго ничего не понимала и искала меня по всему санаторию. Иногда находила даже – это я специально, чтобы она думала, что у меня не в «Островке», а там где-то... Сначала я взялась за Колю, а Рустама приберегла на закуску. Коля не ревнивый, сразу понял, что я на любовь до гроба не набиваюсь, на фиг она мне нужна. Даже ссориться с ним не пришлось, когда он мне немного поднадоел. Ухмыльнулся он только: «Давай-давай, – говорит, – развлекайся», – а я ему чуть по роже не заехала. Знаю я эти ухмылочки и терпеть их не могу.