– Больше нет.
– А не врешь ли ты, дядя? – с глумливым сомнением осведомляется дезертир. – Врать нехорошо.
Мужчина энергично трясет головой. Он не врет. Ему не очень жаль денег, он готов примирится с потерей части личных вещей и товара, но ему больно смотреть на разгром в своем доме. И он хочет только одного: чтобы это поскорее кончилось. Вы получили, что хотели, – так идите. И все снова станет хорошо. Как раньше. Почему вы не уходите?
По шоссе с оглушительным ревом катит танковая колонна – полк, не меньше. Сто двадцать машин крушат траками асфальт. В сизом мареве над колонной исчезают звезды. Дрожат стены дома, жалобно звякают оконные стекла. Обитатели дома привыкли к тому, что колонны чаще движутся ночами. Давно прошло время, когда это раздражало, мешая спать.
Но сейчас мужчина понимает: танковый грохот – отличный повод не оставить свидетеля. Никто не услышит выстрела.
– Проводи-ка нас наверх, дядя.
Мужчина топчется на месте. Как так? Ведь им же было сказано, что наверху спят, как они не понимают? Догадка обжигает: они все понимают...
– Ты что, тугоухий?
Вверх по лестнице. Все четверо, но один из них под прицелом. Направо – комната сына и детская. Там, разметав ручонки, спит дочь, и тайно поощряемый ею приблудный котенок, конечно же, опять забрался на подушку. Пожалуйста, не надо туда... Налево – гостиная. Беглый взгляд. Ничего интересного. Прямо – спальня.
О, это место достойно внимания!
Разбуженная женщина кричит, зовет на помощь того, с кем делила кров и растила детей. Под танковый рев все равно ничего не слышно, и ей зря забивают рот простыней. Дезертиры неслышно хохочут. Их слишком долго унижали, теперь их черед унижать других. Один, оседлав женщину, кулаком бьет ее по лицу – лежи смирно, стерва! Второй в нетерпении расстегивает ширинку. Смотри, дядя! Твоя жена еще не старуха, она еще вполне лакомый кусочек. Смотри!.. Что дергаешься, герой, – хочешь напасть? Попробуй. А пулю-дуру в печень не хочешь ли?
Мужчина знает: он должен прыгнуть. Сначала метнуться вбок, прочь от линии выстрела, потом вперед – и попытаться выбить оружие. Пусть это безнадежно, пусть это будет последний его прыжок. Пусть ухмыляющийся дикарь с автоматом только того и ждет. Но он должен – просто потому, что он мужчина. Мужчины, в отличие от трусов, очень просто устроены, их мысли прозрачны, их действия легко просчитываются заранее.
Прыжок!
И гром с молнией прямо над ухом. Дезертира с автоматом почему-то отбрасывает на кровать, где избитая плачущая женщина еще сопротивляется насильнику. Мягкая пуля из крупнокалиберной бельгийки, отдав энергию мишени, валит с ног и бизона, не то что двуногое животное.
Автомат падает на пол. Уцелевшие дезертиры, выбравшиеся из кровавой кучи-малы на кровати, не пытаются его подобрать. Выражение их лиц словно управляется тумблером: из глумливого – назад в затравленное, скачком.
Мужчина уже опомнился. Он подхватывает автомат. Грабителей он отпустил бы, но насильникам нет спасения.
– Не надо, папа.
Сын проснулся, все понял, тишком пробрался в гостиную, снял со стены незамеченное дезертирами ружье и нашел в шкафу патроны. Сыну не меньше отца хочется сполна рассчитаться с подлецами, но он умный мальчик. И он не испытал унижения, равного унижению отца.
– Папа, зачем нам лишние трупы? Ну, вы! – Это трясущимся дезертирам, поддерживающим портки. – Вон отсюда! В окно!
Прыг, прыг! Окна спальни выходят во двор, оттуда можно уйти задами. Какие дезертиры, вы о чем? Не видели! Да хоть обыщите весь дом – разве мы похожи на укрывателей?
Плачущая женщина пытается прикрыть грудь обрывками ночной рубашки.
– Мама, все в порядке, не плачь, все уже кончено...
Труп за ноги стаскивается на пол. На постельном белье – обширные глянцевые пятна.
– Это надо сжечь. Не выстирать, а именно сжечь...
– Почему? – Отец в недоумении. – Мне кажется, мы должны сообщить кому следует...
Он сам не знает, кому следует сообщить о дезертирах, и оттого возражает несколько неуверенно, но находит у всхлипывающей жены поддержку кивком. А может быть, ей просто жаль жечь почти новое белье.
– Не надо никому сообщать, – по-взрослому низким голосом говорит сын. – Вы ничего не понимаете. Правда, не надо. Папа, где у нас лопата? Его надо закопать подальше, я знаю хорошее место. И автомат тоже надо закопать...
Он уходит за лопатой, а мужчина с неловкостью – он оказался не на высоте! – прижимает к себе подругу, гладит вздрагивающие плечи: «Успокойся, родная, все хорошо. Это печальное недоразумение, но оно кончилось и больше не повторится, впереди у нас только хорошее, это я тебе обещаю...».
И в его объятиях женщина понемногу успокаивается.
* * *
Проснулся. Бр-р...
Все орут. Милена Федуловна бьется в истерике, а при ее телесах это страшное зрелище. Что такое, почему базар?
– Она сгущенку украсть хотела! – просвещая меня, пронзительно верещит Викентий. – Большой ложкой влезла! Вон в ту банку, что открыта!
– Кеша, как тебе не стыдно! – упрекает его бабушка. – Ты же мужчина!
– Да? – Викентий на миг теряется, заподозрив, что в статусе мужчины заложены не одни сплошные преимущества. Он этого не ожидал и сильно расстроен. Кроме того, он шибко не любит Милену Федуловну. – А сгущенка все равно общая!
Неотразимый аргумент.
Леня не вмешивается в диспут, но взрыкивает и булькает, видимо, ухитрившись отыскать в происшествии юмористическую сторону. Матвеич кряхтит и вертит головой. Коля угрюмо молчит, он вообще неразговорчивый. Инночка гыкает. Надежда Николаевна возмущена: «Безобразие!». Точку в происшествии ставит, естественно, Феликс.
– Значит, так... – говорит он, обращаясь вроде бы к схваченной за руку преступнице, а на деле к нам всем. – Как врач я заявляю, что не вижу здесь пациентов, которым повредило бы небольшое лечебное голодание. И рыбная диета тоже. Как мужчина я вполне понимаю уважаемую Милену Федуловну и не имею к ней претензий. Однако как э... кстати, мы еще не выбрали старшего в нашей команде, руководителя, что ли. Предлагаю свою кандидатуру. Есть другие предложения? Нет? Проголосуем или сначала откроем прения?
– Преть не будем, – врзыкивает Леня. Рот до ушей.
– Очень хорошо. Кто против? Воздержавшиеся? Одна. Значит, большинством голосов. Итак, как временный комендант «Островка» я заявляю уважаемой Милене Федуловне, что вторая попытка кражи из общего котла кончится для нее принудительной голодовкой. Всех касается. Марии Ивановне объявляю устный выговор за плохое исполнение функций завхоза. Все продукты должны лежать в отдельном номере, ключ от которого завхоз не имеет права доверять никому, включая меня. Надеюсь, нанопитеки туда не заберутся... Викентий, заблестевший было глазами, возмущенно фыркает: он не вор, а честный взломщик! – (Диспозиция на остаток дня: ловля рыбы и плавучих дров, приготовление ужина, просмотр теленовостей...)