Когда до него осталось несколько шагов, он вынул руку из-за спины и дважды бесшумно выстрелил – в меня и дочь.
Не знаю, что было у него в ампулах, но точно не серотонин. Чип запоздало взвыл об опасности – я не успел разобрать, какого рода. Боли не было, просто мир качнулся, задрожал и перестал существовать.
* * *
Болел бок. Мой правый битый бок, еще нуждавшийся в ежедневной перевязке, с едва зарубцевавшейся ямой, где когда-то помещался кусок ребра, вырванный пулей кретина-сторожа. Я лежал именно на правом боку, подогнув ноги и упираясь во что-то макушкой, на заднем сиденье автомобиля. Судя по тому, как подвеска отзывалась на выбоины в асфальте, машина шла довольно быстро.
Я застонал и пошевелился. Затем попытался приподняться на локте и света невзвидел. Стараясь поменьше стонать, я спустил ватные ноги на резиновый коврик и кое-как принял полусидячее положение. Тело все еще слушалось плохо.
Не убили, значит. Только обездвижили. Суки, перестраховщики!
Когда мутная пелена перестала застилать глаза, я немного удивился. Кроме меня, в машине находился всего один человек: впереди за рулем сидел моложавый мужчина, и явно не Штукин. Тот рыжеватый веснушчатый блондин, а этот, насколько я мог судить, был брюнет, да еще жгучий. Скорее всего, кавказец.
Все-таки чего-то я в этой жизни до конца не понимаю: что, кавказские сепаратисты уже начали похищать людей в Москве? Да еще выхватывать их из рук Нацбеза? Да нет, первое еще куда ни шло, а на второе у них, к счастью, пока что кишка тонка.
– Пригните голову, Алексей Сергеевич, – сказал, не оборачиваясь, мужчина. – А еще лучше лежите, как лежали. У моей машины стекла не темные.
Машина и вправду была другая.
– Где моя дочь? – зашипел я.
– Здесь, не волнуйтесь. На переднем сиденье. Она еще спит и немного сползла, вот вам и не видно. Не беспокойтесь, с нею все в порядке.
– Покажите, – потребовал я.
Он повернул зеркальце над лобовым стеклом.
– Так вам видно?
– Да. Ну вот что, если с ней что-нибудь…
– Я же сказал: не беспокойтесь, – перебил он. – Дозы были равные, и обе рассчитаны на взрослого мужчину. Будь вашей дочери три годика, я бы волновался, но в нашей ситуации не вижу повода для паники. Она очнется, вот увидите.
– Надеюсь…
– А я уверен.
– Кто вы такой? – спросил я.
Мужчина вернул зеркальце в исходное положение.
– Зовите меня Гурген.
– Просто Гурген?
– Гурген Акопович, если вам угодно. Чтобы у вас отпало желание шарахнуть меня по голове, скажу сразу: я ваш коллега, и я на вашей стороне. Так что лежите и ничего не бойтесь. Теперь мой черед бояться.
Ничего не понимаю. Кроме того, что он, похоже, не террорист, а миссия Штукина, по-видимому, дала сбой. Или она, эта его миссия, много сложнее, чем мне представлялось?
И что, собственно, в понимании моего нового знакомца значит «на моей стороне»? Где она теперь, эта моя сторона? Поднимите мне веки, не вижу.
Машина неслась по какому-то загородному шоссе. Мелькали лесопосадки. Нет, это не Новорязанское шоссе…
– Где Штукин? – спросил я, прочистив горло.
– Выбыл, – коротко бросил Гурген.
– Не понял.
– Выбыл по состоянию здоровья. Чего тут непонятного?
Так-так. Любопытно.
– А его хлопцы?
– Тоже выбыли. Вы бы все-таки лучше не маячили, Алексей Сергеевич. Лягте и расслабьтесь. Помогать мне не надо, главное, не мешайте. Передать вас с рук на руки генерал-лейтенанту Максютову – моя задача.
Так. Уже теплее.
– Вы контролировали ход операции? – попытался уточнить я.
– Именно так… Да ложитесь же!
Поерзав задом, я кое-как сдвинулся по сиденью вправо и прилег на левый бок. Гурген одобрительно гугукнул.
– Ну и что у Штукина пошло не так?
– Я думал, вы заметили, – сухо сказал Гурген. – Скажите спасибо Максютову, что еще живы.
Я пошевелился, и опять заныл бок. Вот сволочь.
– Штукин жив?
– Нет.
Ясно…
– Куда мы едем? – спросил я.
– Пока в Домодедово. В аэропорт.
– Могу я узнать, зачем?
– Из Жуковского мы не улетим, – отозвался Гурген. – Не дадут. Или долбанут по пути ракетой. Случайный пуск.
– А что в Домодедово?
– Попробуем улететь грузовым рейсом. Гуманитарная помощь из Англии для пострадавших от Монстра, продовольственная и вещевая. Рейс на Вятку.
– Это какие же там пострадавшие? – не понял я.
– Выселенные из запретной зоны.
Правда. Я и забыл.
– А почему Домодедово?
– Экипаж-то российский, – терпеливо пояснил Гурген. – В Шереметьеве-три после вчерашнего теракта есть проблемы, так что посадили их в Домодедове. Через час у них вылет. Мы успеем.
Интересно девки пляшут… Какой еще теракт? Впрочем, вчера вечером я почти не смотрел новости, мог и пропустить. Отсыпался я… перед вылазкой.
– В Шереметьеве монстропоклонники нашкодили? – спросил я.
– Какое там. Опять чеченцы.
Вот как… Все возвращается на круги своя. Монстр еще очень даже жив, хотя, вероятно, не вполне здоров, но исходящая от него опасность вроде бы сходит на нет, в конец света уже мало кто верит, а значит, можно возвращаться к прежним занятиям, насущным и не очень, к нормальной, здоровой жизни в меру понимания каждого. Удивительно быстро люди это осознали. Террористы по-прежнему станут заниматься своим привычным делом, Нацбез – своим…
Стоп. Мысли мои путаются, организм мой отравлен, чип вообще валяет дурака. Не о том я думаю! Почему Штукин стрелял в меня и Настьку и почему стрелял ампулами? Кому позарез понадобилось убрать нас по-тихому? Не Максютову же…
Противодействие Монстра? Иностранных спецслужб? В принципе, возможно и то и другое, однако никак не вяжется со словами Гургена. Блин… Тупица я, вот что, забыл, сколько будет дважды два! Ведь есть по меньшей мере один человек, которому временное могущество Максютова стоит поперек горла, который сделает все, чтобы это незапланированное могущество недавнего бесперспективного полковника в тихом отделе не получило шанса вырасти с моей и Настькиной помощью ни на грош, – а ведь оно может вырасти неизмеримо…
Первый Шеф!
Почуял опасность. Вот кто с удовольствием избавится от нас, чтобы только не допустить к двум «М» – Максютову и Монстру. На свой собственный страх и риск или при поддержке и полном одобрении советника по национальной безопасности, а то и президента – сейчас совершенно неважно.