Приятели остановились и стали осматриваться, ожидая, не прозвучит ли сигнал тревоги. Однако этого не случилось. Собственно, ничего особенного и не происходило, разведчики часто запрашивали огневую поддержку с просьбой «причесать» подозрительный район.
В столовой было необычно тихо. Все ели молча, не поднимая глаз от тарелок, и почти не разговаривали. Солдаты понимали, что ситуация непростая, и от того, что офицеры не говорили им всей правды, нервничали еще сильнее.
А тем просто нечего было сказать, поскольку они и сами ничего не знали.
Одно в среде солдат было ясно наверняка: где-то в штабах измена, и Двадцать Четвертую базу уже продали врагам. Бойцы и не подозревали, как близки к истине были их догадки.
Пока Джим и Тони обедали, к ним подошли двое солдат – когда-то их всех вместе привез на базу капитан Саскел.
– Привет, земляки, – поздоровался тот, которого звали Пит. Он был рыжим и немногословным.
– Здорово, – за обоих ответил Тони, а Джим лишь кивнул.
– Чего у вас слышно?
– В смысле?
– Когда по нам мятежники ударят?
– Пока ничего неизвестно.
– Да ладно вам корчить из себя важных персон, – не сдержался второй пехотинец – Клинцефф. – Вон же морды у вас побитые, значит, бой где-то был. Рукопашный.
– Стукнулись с их ней разведкой, утром, сразу после ночного нападения.
– И кто кого? – сразу спросил Пит.
– Мы их.
– Здорово. Ну а по делу?
– По делу сказать нечего. Ходим, смотрим, но знаем не больше вашего, – Джим вздохнул и вернулся к своему супу.
– А я тогда ночью – тоже одного снял! – похвастался Клинцефф. – А Пит одного прямо руками удавил!
– Да ладно тебе, – отмахнулся рыжий. – Пойдем лучше, не будем людям мешать. Но вы, если что узнаете, скажите.
– Обязательно скажем, – пообещал Тони, пододвигая второе.
Часам к пяти вернулись три группы с западного направления. Они подтвердили, что вызывали огонь для обработки подозрительного района, однако их опасения были напрасны – район оказался пуст.
Вскоре прилетел вертолет со Второго опорного. Он привез истомившуюся за две недели команду солдат, которые были рады снова оказаться на базе. Однако, к их радости примешивалось и горе, у некоторых в ту памятную ночь погибли знакомые.
Тем не менее, наскоро побросав в казарме вещи, солдаты вышли с мячом на спортивную площадку, где их голоса звучали до самых сумерек.
Вечером на базе стало как-то тревожно, и эту тревогу не смог рассеять даже алый закат – они в этом году были особенно яркими.
– Завтра пойдете на юго-запад, – сказал Рихман Джиму и Тони. – Доберетесь до речки – это километра три будет и сразу обратно.
– Больше ничего? – спросил Тони.
– А чего тебе еще?
– Просто сегодня мы все сделали очень быстро. Еще до обеда вернулись.
– Ну и отлично. Нам сейчас силы беречь нужно. Пригодятся еще.
Наутро Джим и Тони поднялись до света и, наскоро позавтракав, отправились выполнять задание. Пока подходили к джунглям, солнце уже взошло, однако в лесу еще дымился туман, который улетучивался буквально на глазах.
Как опытные разведчики, приятели уже на глазок, словно перелетные птицы, определили нужное направление и, сойдя с тропы, углубились в лес.
С южных гор прилетел ветер, который стал трепать макушки деревьев. Привыкшие к покою и сырости джунгли не выдерживали такого обращения, и с верхних веток обрушивались целые каскады накрученных из лиан конструкций. Падая с большой высоты, они ломались и разбивались на куски, образуя у подножия деревьев целые завалы зеленого мусора. С мест обрушений, словно острые осколки, разлетались ядовитые гады, растопыривая крючковатые лапы и готовясь ужалить все, что попадется на пути.
Один из шипохвостов угодил Джиму прямо в кепи, и пришлось срочно его стряхнуть, а рядом с Тони плюхнулась желтая змея-листвянка. Эта тварь была чрезвычайно ядовитой, однако, ударившись о землю, она испустила дух.
– Я вот что думаю, Тони, – негромко сказал Джим, оглядывая близлежащие деревья. – Почему, когда мы идем по лесу и готовы ко всяким сюрпризам, эти гады нападают на нас с любых позиций. А вот когда начинается бой, как в прошлый раз, когда мы мордами по земле елозили, ни одного паучка даже рядом не оказалось.
– Рихман говорил, что они разбегаются.
– Почему разбегаются?
– Чувствуют, что от человека исходит ярость, и убегают.
– Это что же, если я буду идти злой, они разбегутся?
– Злость и ярость вещи разные. В драке ведь ты себя вообще не помнишь.
– Это точно, контроля никакого и воспоминания какие-то отрывочные, – согласился Джим. – Шульц говорит – нельзя быть запаленным. Надо понимать, что ты делаешь, иначе – хана. Нельзя, говорит, отдавать жизнь на волю случая.
– Шульцу говорить легко, – осторожно переставляя ноги в высокой траве, заметил Тони. – Если я проживу на войне столько, сколько он, я тоже буду ходить в рукопашную, как на работу… И голова у меня в бою будет работать четко. Шульц – это человек-кремень, его хоть по морде бей, а он будет хладнокровным и слова не скажет.
– Не скажет, – усмехнулся Джим. – Зарежет молча.
– Нет, это я к тому, что даже во время боя у него такое выражение лица, будто он скучает.
– Может, это оттого, что драка кажется ему недостаточно жаркой?
– Может, и оттого, – согласился Тони и, остановившись, тронул Джима за рукав.
– Чего?
– Кабату опять кудахчет, слышишь?
Джим прислушался. Действительно, беспокойная круглая птица, которая не могла летать и жила в норах под старыми пнями, очень часто сообщала разведчикам о непорядке в джунглях. Впрочем, помимо солдат противника, ее могли вывести из себя и надоедливые змеи. Сама она их не боялась, а некоторые виды даже употребляла в пищу, однако змеи угрожали кладкам ее яиц.
Проходя мимо куста медовика, Джим не удержался и, сорвав большой бутон, положил в рот. Тони последовал его примеру.
– Вкусно, – сказал он.
– Ага, – подтвердил Джим. Оба подумали об одном и том же, но Джим заговорил первым: – Как тогда, возле реки…
– Это ты про бабу свою? – усмехнулся Тони.
– Не моя, сколько тебе говорить. Не моя, и все тут.
– Ну не твоя, – легко согласился приятель.
– А вот интересно… – Джим перехватил автомат поудобнее, перешагнул через кочку и двинулся дальше. – Интересно, она обо мне хотя бы вспоминает?
– Конечно. Думает – вот дура, надо было пристрелить его с самого начала.
– Я не об этом. Мне интересно – есть ли в ней хоть что-то человеческое, ведь не могут же такие отношения быть замешанными только на одном рассудке. Что ты думаешь?