Харар поднялся и поспешил за магом, который быстро шел прочь с кладбища огров: оно уже приходило в движение.
Подул черный ветер, безмолвные прежде деревья стали раскачиваться, теперь уже Харар бежал во весь дух, чтобы поспеть за Вендором. В какой-то миг он понял, что вокруг не деревья, а силуэты гигантов, они раскачивались все сильнее и о чем-то шептались. Голоса становились отчетливее, и в момент, когда Харар и Вендор оказались за пределами рощи, стало понятно повторяемое призраками слово: «отмщение».
От грома и ярких вспышек света, осветивших вдруг ущелье, все проснулись, послышались крики, ржанье перепуганных лошадей и вой собак. Сержанты метались между солдатами, отдавая бестолковые приказания, часовые бегали за ними с тлеющими головешками, чтобы дать больше света, однако света хватало – красные, зеленые, синие вспышки били по склонам ущелья, заставляя людей бросаться из стороны в сторону и топтать друг друга.
Первым, как и следовало, пришел в себя капитан фон Крисп, он стал кричать сержантам, чтобы те выводили лошадей на дорогу. Запрягать было некогда, поэтому телеги толкали все вместе – невольники, солдаты, рейтары и сержанты. Раненых, тех, кого придавили в свалке, пытались поднимать, но многие были в беспамятстве, другие получили серьезные раны.
Между вершинами деревьев уже раскачивались головы огров-призраков, их тяжелая поступь сотрясала землю, и ряды их множились.
Питер в горячке схватил кого-то, истекающего кровью, и потащил на себе, сколько мог. Вокруг бежали и кричали люди, но не было ни Спироса, ни Крафта, ни Густава, только орущий человеческий поток.
– Кого ты тащишь? – остановил Питера один из сержантов.
– Он не может идти…
– Он уже мертв, брось его и спасайся сам!
При новой вспышке Питер увидел, что сержант прав: у несчастного был раздроблен череп. Бросив труп, он побежал с остальными, ориентируясь на разгоравшиеся в руках солдат головни. Откуда-то несло жареным мясом, да так сильно, словно тут готовили на целый полк.
«Наверное, кажется», – подумал Питер. Он спотыкался, падал, поднимался и снова бежал.
Раскаты грома и вспышки скоро прекратились, но тяжелая поступь великанов все еще была слышна.
Постепенно все перешли на шаг, потом послышался голос капитана, приказавшего запрячь в телеги лошадей, поскольку люди уже выбились из сил.
– Конрад! Александр!
– Питер! – стали перекликаться в темноте, выясняя, кого не хватает. Кричали и невольники, и солдаты охраны.
– Герман, кто-нибудь видел Германа? Герман!
– Питер!
Питер узнал голос сильно охрипшего Крафта.
– Я здесь! Здесь я!
– Питер, ты?
– Я, Крафт! Живой!
Они обнялись, как родные братья.
– Что у тебя с лицом? – Питер почувствовал на руках кровь.
– Ерунда, нос расквасили, кто-то налетел в темноте, я даже отключился, но потом пришел в себя.
– А где остальные? Спирос, Густав?
– Все здесь! – боясь потерять Питера, Крафт держал его за руку и тащил вперед. – Там, возле телеги. Правда, Густав попахивает…
– Что?
Крафт шмыгнул носом и хрипло хохотнул.
– Да обосрался он! Полные штаны напустил, когда полыхнуло над лесом! Эх, мама родная, я и сам чуть не обделался…
Впереди кто-то запнулся о препятствие, за ним другой, третий.
– Что же это такое, хоть бы в сторону оттащили! Ну-ка, взяли!
Добровольцы подняли труп и отнесли на несколько шагов в сторону, бросили и поспешили дальше. Каждый радовался, что не он остался на дороге.
За остаток ночи невольники, вперемешку с солдатами, вышли из ущелья, а когда начало светать, был объявлен привал. Обессиленные люди повалились на обочины дороги, а капитан фон Крисп приказал разгрузить одну телегу и отправил сержанта Уэйта с двумя солдатами назад, подобрать тех, кто ослаб.
Телега уехала. Из тех, кто пострадал меньше других, сформировали команду для сбора сведений о потерях, они обходили сгрудившихся в кучки солдат и невольников, спрашивая, кого те недосчитались.
Когда взошло солнце, с потерями разобрались, они составили тридцать восемь человек, из них семь солдат охраны, сержант Второй роты, один рейтар с лошадью и собакой и двадцать девять невольников. Нелюбимый многими Гудьир уцелел, однако лучше от этого ему не стало, в сутолоке был потерян его запас спиртного, и это огорчало пьяницу больше всего.
После отдыха и завтрака колонна построилась и двинулась дальше, до города Цирнак оставался еще один дневной переход.
По эту сторону гор погода переменилась, воздух стал влажнее, на обочинах появилась зеленая трава, а попадавшиеся рощи поражали яркой зеленью листвы и разнообразием цветов.
Очередной привал сделали именно в таком, по мнению Питера, райском уголке, в небольшой низине нашлось даже озерцо. Бросившихся к воде людей капитан остановил, приказав подходить к озеру только одному из десятки. Он опасался, что толпа перемешает воду с грязью и тогда ни напиться, ни умыться будет невозможно. В обозной телеге нашлись пара десятков кожаных мешков, предназначенных для воды, – в них ее и носили.
Озеро оказалось чистым, из него наполнили пустую и долили ополовиненную бочку – после несчастья в ущелье много воды пришлось потратить на промывание ран и ссадин. С появлением лишней воды люди стали приводить себя в порядок, кто-то стирал залитую кровью рубаху, потерявшие товарища рейтары угрюмо чистили лошадей.
Питер умылся дважды, Крафт смыл с лица кровь и стал выглядеть приличнее, правда, раздувшийся нос напоминал о том, что приложили его крепко. Густав наконец-то постирал штаны и больше не вонял, становясь объектом шуток, и колонна тронулась дальше. Питер с сожалением оглядывался на этот цветущий уголок.
Ночевали на мягкой, прохладной траве, среди редких деревьев.
Поначалу трудно было уснуть, все страхи, притупившиеся от монотонной ходьбы днем, к вечеру стали возвращаться.
– А что, хорошая разминочка перед войной, – заметил Густав посреди полной тишины. – И погибшие есть, и раненые.
– Тебе-то что, ты бежать решил, – ответил Спирос. – Зачем тебе-то разминаться? Кстати, хороший момент для побега был, не вовремя ты обосрался…
Вокруг захихикали, все были рады отвлечься от тяжелых мыслей.
– И убегу, это лучше, чем с вами тут насмешки терпеть.
– Шутки шутками, а кто-то действительно мог спрятаться, – заметил Крафт.
– Так, может, и остался кто, – отозвался конопатый Витас. – Да только выжил ли?
– А я говорил, нельзя ночевать на кладбище, да еще на огрском, – со значением заметил Густав.