…После того как Катюша скрылась в спальне, Андрей прошел в другую комнату, которая служила им с женой своего рода совмещенным кабинетом. Ужин у него уже был готов – осталось только разогреть в микроволновке. В рабочей комнате для каждого из них стояло по письменному столу; на столах помещалось по компьютеру. Его стол стоял у окна. Ее – ближе к двери. Он любил свет, она – полусумрак и лампу. Те книжные полки, что находились за спиной Андрея, были набиты книгами по электротехнике, физике, математике. Возле Катиного рабочего места стояли французские, английские и испанские словари и книги на языках. Нейтральная территория, посредине, была отведена для художественной литературы.
Андрей уселся за свой стол. На стене перед ним висели, обрамленные в рамочки, его трофеи: семь патентов на изобретения. На них, как положено, значилось четыре фамилии: в первых строках тогдашний министр энергетики, затем – заведующий кафедрой, потом его научный руководитель и, наконец, на последнем месте – он, собственно автор. Рядом помещались обрамленный рамкой кандидатский диплом, а также диплом Сорбонны об окончании аспирантуры. Последний был особенно дорог Андрею: и потому, что это все ж таки не профтехучилище и даже не электротехнический институт, а Сорбонна. И оттого, что он напоминал ему о Париже. И потому, что именно там он познакомился с Катей…
Кроме того, над его столом висела, также обрамленная в рамку, обложка единственной монографии, написанной Андреем. Она называлась «Нетрадиционная энергетика», и на обложке значились, кроме его собственной, все те же три посторонние, облаченные должностями и титулами, фамилии. И патенты, и стажировка в Сорбонне, и монография относились к той, предыдущей, безвозвратно ушедшей жизни…
Андрей откинулся в кресле и вздохнул. Посмотрел в окно. Над тихим переулком начинал сыпать крупный снег.
Его на минуту охватила ностальгия по прежним временам. Он вспомнил: восемьдесят четвертый год, он закончил институт. Молодой, веселый; полно друзей, идей и планов… Ему – двадцать три года… Будущее тогда представлялось ему ровной, чистой, просторной дорогой, все время постепенно поднимающейся в гору. В двадцать семь – на худой конец, в двадцать восемь – он защитит кандидатскую. В тридцать пять – докторскую. Где-то в этом промежутке подойдет его очередь на вступление в партию. К сорока он станет профессором и заведующим кафедрой (в крайнем случае – заместителем заведующего). И тогда… Тогда, к сорока, у него будут хорошенькие аспирантки, на него восхищенно станут смотреть студентки, его лекции начнут собирать полные аудитории – на них будут приходить даже с других факультетов… Он в себя верил, и у него, черт побери, были все шансы!
И вот его молодые мечты исполнились. Но как-то гротескно – даже карикатурно! – исполнились. Он нынче и профессор, и замзав кафедрой. Но что это значило – сейчас? Зарплата в полторы тысячи рублей. Меньше, чем у иного безработного. Студентки, юные, длинноногие, смотрят сквозь него. Аспирантки – провинциальные крокодилихи. На его лекциях – после того как отменили обязательное посещение – собирается пять-семь человек. Студенты сейчас не учатся – они носятся по Москве, деньги зарабатывают. Он, профессор, и готовиться-то к лекциям перестал, да и читает их без всякого энтузиазма: бубнит под нос давно заученное.
Андрей вздохнул. Чертова жизнь!
Ему приходится бегать по урокам, чтобы хоть как-то подтянуться к тем деньгам, что приносит домой жена. И все равно ее заработки в три, а то и в четыре раза выше. Уроки английского и французского, которые дает она, ценятся сейчас куда дороже, чем его физика. Счастье еще, что ему в этом году вообще удалось найти учеников. Никто не хочет поступать в технический вуз, тем более – платить репетиторам.
Гадство! Форменное гадство!
…Катя неохотно выбралась из-под одеяла. Хорошо бы Андрей не ворчал, что она залезла в чистую постель в уличной одежде. Быстро сняла костюм, накинула халатик. Подошла к зеркалу смыть косметику. Отражение выглядело грустным. Со вселенской печалью в глазах. Она смочила тампон в своем любимом лосьоне от «Ив Роше» и принялась яростно протирать лицо. Отчего у нее такие синяки под глазами? Неужели косметика размазалась?
Катюша выбросила уже два тампончика, но избавиться от подглазной синевы ей так и не удалось. Выходит, это не размазанная косметика. «Любимый ученик» довел? Или она так выглядит с голодухи, ведь пообедать было некогда?
Впрочем, само лицо, любовно подпитанное дорогим кремом, уже смотрелось получше, не таким утомленным.
– Я еще хоть куда! – сердито сказала она своему отражению.
И мгновенно подумалось: «Сегодня – хоть куда. А завтра – тебя просто убьют. Неизвестно кто и неизвестно за что».
…Внезапно Катя поняла, что ее так подспудно раздражало – весь день, с того самого момента, когда они с мужем вышли из офиса частного детектива. Она тогда завела мотор. Андрей устроился на своем пассажирском кресле – до предела откинутом назад, чтобы было просторней. Катя быстро тронулась с места – она уже опаздывала. А Андрей сказал – одновременно и уверенно, и робко:
– До метро меня подкинешь?
Вот, вот оно что. Это и бесило ее весь день. Это, а вовсе не тупоголовый ученик. И не то, что у кого-то, а не у нее, есть возможности ходить по концертам и ресторанам.
Андрею и в голову не пришло сказать, что он за нее беспокоится. И что он никуда ее не отпустит. А уж если ей очень надо ездить на уроки, то он будет все время с ней и станет провожать ее до квартир учеников. Нет, Андрей просто попросил довезти его до метро…
– Ну, а ты чего хотела? – обратилась Катя к своему отражению. – Чтобы он, как Рэмбо Сталлонович, в твои охранники подался? Ежу ведь ясно: ну поехал бы он с тобой, ну и что? От убивца тебя бы спас? Да никогда, смешно просто. У Андрюши – освобождение от физкультуры. Пожизненное. Случись что, был бы не один труп, а два. А так он хоть один урок, кажется, дал. И курсовые свои проверил.
Она подмигнула зеркалу:
– Терпи, подруга. Ты что, об этом раньше не знала? Не знала, когда выбирала его? Не кривись, знала прекрасно. Выбирала его за мозги, а не за мышцы. За мозги и доброту… Так что смирись. Какая от Андрюшки защита?! Suum cuique. [4] Зато он меня любит. И сейчас ужином накормит. Вкусным, наверно…
…Андрей, сидя в кабинете, снова вздохнул.
Да, вот ведь как оно вышло… Судьба и страна, со всеми ее перестройками и реформами, обманули его. Вместо ровной и прямой дороги, постепенно идущей в гору, они устроили ему, впрочем, как и всему народу, что-то вроде американских горок. Ты то взмываешь круто вверх, то рушишься вниз… Потом дорога закладывает крутой вираж… Такие поездки, конечно, безумно интересны: а ну, какой еще фортель выкинет судьба? Что там, за поворотом? И дух захватывает… Только вот… Что-то в последнее время от этих американских горок начинает тошнить…
Андрей рассеянно посмотрел на сертификат Сорбонны. Девяносто второй год, и он тогда был настолько наверху, что от высоты спирало дыхание… Выше некуда… А потом… Потом они вернулись, уже вместе с Катюшей, в Союз (который успел стать просто Россией), и он… И он стремительно полетел с горки вниз. Работы нет, денег нет… С трудом друг устроил его в переводчики – на газовые промыслы Ямала. Вахтовый метод: два месяца там, месяц – дома. (Следует заметить: он, кандидат наук, работал переводчиком у простых канадских работяг!) Горки, горки…