– А что там с художником? С Шишигиным?
– Возможные адреса его установили. Надо ехать проверять.
– Диктуй.
Петренко опять-таки записал, сказал назидательно: «Продолжайте там работать», – и нажал «отбой». Потом повернулся к Буслаеву, молвил вроде бы задумчиво:
– Насчет пошурудить… – И продолжил жестко: – Ты мне эти свои ментовские штучки брось. Никаких денег-драгоценностей мы отсюда изымать не будем. Это незаконно – раз. Нарышкины перед нами ни в чем не провинились. Это два. И три – Данилов, по большому счету, тоже ни в чем не провинился. И нам, Буслаев, главное – не хватать его и сажать, а понять, в чем дело, разобраться во всем и заставить его с нами сотрудничать. Добровольно сотрудничать. – Петренко скупо улыбнулся. – Ну а если все ж таки потребуется его изолировать – мы его изолируем. И безо всяких краденых драгоценностей. У нас есть полномочия. Все ясно?
– Так точно, товарищ подполковник, – вздохнул Буслаев.
Данилов. То же самое время.
Мы тряслись в автобусе, идущем по направлению к центру. Народу было немного, и мы уселись на диванчик сзади. Наташа настояла, чтобы я сел у окна, надвинул на лоб кепку (реквизированную у ее отца) и приклонил голову к ее плечу. «Лучше, чтоб тебя поменьше видели», – шепнула она мне. Я покорно устроился на ее плече – то ли мертвецки пьяный, то ли вдрызг влюбленный.
Автобус тащился медленно, в нем воняло бензином. Отвык я от общественного транспорта. Однако мою красненькую «копеечку» пришлось опять бросить – снова без призора, в чужом дворе. Умом я понимал, что поступаю правильно: слишком она приметна. А если меня разыскивают – то разыскивают и ее. И на ней, в отличие от меня самого, имеется номер. Однако сердце все равно обливалось кровью. Я чувствовал, что, когда и если мы с моей «Феррари» снова встретимся, она будет иметь полное право изо всех сил на меня обидеться. И выразить свою обиду самым пренеприятным образом: к примеру, заглохнуть посреди пробки где-нибудь на Тверской. Эх, да пусть глохнет – лишь бы только выбраться изо всей этой передряги!
За немытым стеклом автобуса расстилались скудные и скучные пейзажи Дмитровского шоссе. Наташа настояла пробираться в центр Москвы, не пользуясь метро. «В подземке слишком много милиционеров, – пояснила она. – Все, кто в Москве без регистрации живет, ездят наземным транспортом. Мне работяги-хохлы на даче говорили…» – «Думаю, милиционеры тоже об этом знают», – вздохнул я, но подчинился.
И вот теперь мы тряслись на автобусе маршрута двести шесть, свитер ее отца пахнул непривычным парфюмом, и Наташа вдруг спросила:
– Как ты думаешь: он придет?
Я понял, о ком она говорила, потому что думал о том же самом.
– По-моему, есть два варианта, – вполголоса ответил я. – Вариант первый: он меня не боится – и тогда не придет. И вариант второй: он меня боится – и тогда он появится.
– Есть еще вариант: он просто не успеет получить наши электрические письма и телеграммы.
– Тогда я приду к Пушкину завтра, тоже в пять. И буду приходить каждый день, пока… Пока не встречу его… Или пока милиция не остановит, – слабо усмехнулся я.
– А может ли он одновременно и испугаться тебя – и при этом все-таки не прийти?.. Убежать? Скрыться?
Я минуту подумал и сказал:
– Не думаю. Он же не знает всей моей силы. Он же не знает, может, я его все равно достану…
– Считаешь, что он из тех, кто любит рисковать? Смотреть, так сказать, опасности в лицо?
– Нет. Он осторожный. Очень осторожный. Но, по-моему, он очень любопытен. И не любит всяческих тайн – в смысле, чтобы они оставались нераскрытыми.
– А если он тебя не боится, – вдруг прошептала Наташа, – и к Пушкину не придет – это может означать только одно.
– Что?
– Что он… Нет, не скажу. Пока не скажу. Но этот случай у меня тоже, кажется, есть план…
– Да ты не девушка, а госплан какой-то! – улыбнулся я и поцеловал Наташу в розоватое, нежное ушко.
Автобус подвалил к конечной остановке.
Петренко. В то же самое время.
Для того чтобы расследовать происходящее, Петренко выдернул из-за праздничных столов всех своих сотрудников – весь отдел «О» сверхсекретного КОМКОНа – Комиссии по контактам. Организации, официально не существующей. Конторы, имя которой странным образом успело тем не менее проникнуть в художественную литературу и в названия всяких-разных совершенно посторонних фирм. Организации, призванной отыскивать, объяснять и пресекать все загадочное, таинственное и необыкновенное…
После утреннего бегства Данилова – из-под самого их носа, из комнаты за железной дверью, запертой на сейфовый замок, – Петренко практически не сомневался, что все то необычное, что творилось в доме на Металлозаводской и вокруг него, связано с ним, мальчонкой. Точнее – с этой странной связкой: автор Данилов – издатель Козлов.
Кроме того, в деле имелось два загадочных ответвления: во-первых, художник Шишигин, коему Козлов заказал картину на темы Апокалипсиса, и, во-вторых, сценарист Беленький, что писал заказную киноповесть на не менее апокалиптическую тему о мировой ядерной войне. Итак: Козлов – Данилов – Беленький – Шишигин…
Все усилия отдела Петренко бросил на поиски этих четверых.
Он стремительно, за двадцать минут, переехал на своей оперативной «волжанке» с затененными стеклами в штаб-квартиру КОМКОНа на другую спальную окраину Москвы, с Дмитровского шоссе в В***. Буслаева оставил наблюдать за городской квартирой Нарышкиных. Вызвал ему на подмогу оперативника на «Опеле».
Едва Петренко добрался до родного подземелья, как отзвонил Буслаев, доложился: за два квартала от нарышкинского дома в Бескудниках обнаружена автомашина «Жигули» первой модели, принадлежащая господину Данилову. Значит, их версия еще раз подтвердилась: мальчонка в самом деле скрывается вместе с юной Нарышкиной. Петренко немедленно отдал распоряжение, чтобы двое сотрудников отправились в Малаховку. Установили наблюдение за домом старших Нарышкиных. Начали слушать все переговоры по дачному телефону.
Девушка родителям, однако, не звонила.
Расследование разветвлялось. Петренко старался держать в уме все его ячейки – как представлял обычно в памяти блок-схему сложной компьютерной программы в не такие уж давние времена учебы на мехмате ЛГУ.
…Художника Шишигина обнаружили в его мастерской на Арбате. Двое оперативников Комиссии отправились к нему под видом участкового и водопроводчика: шишигинский водопровод якобы заливал нижние этажи. Художника добудились после получаса звонков и стуков – тот открыл дверь в трусах и майке, бессмысленными глазами уставился на представителя власти и снова завалился на диван. Высокие стены мастерской огласились богатырским храпом. Батарея пустых бутылок недвусмысленно свидетельствовала о том, чем Шишигин занимал время все последние дни (если не недели). Оперативники, пользуясь случаем, осмотрели мастерскую – полотно «Апокалипсис» покуда являло собой всего-навсего огромный, любовно загрунтованный холст.