А самое яркое в его жизни, оказалось, происходило тогда, когда он был студентом. Хотя совсем не была та житуха намазана сплошным медом. И кипели, сплетенные в клубок, нешуточные страсти…
К сентябрю Валерка вчерне закончил сценарий литературно-музыкальной композиции о войне.
Когда он писал его, часто вспоминал своего деда. И это давало ему вдохновение и силы.
Дед был удивительно добрым и веселым человеком. И он, кажется, больше всех домашних любил Валерку. Он прямо-таки весь лучился любовью, когда разговаривал, играл, возился с внуком.
Дед был чрезвычайно худ: кожа да кости. Валерка никогда в своей жизни не видел столь тощих людей. Разве что в кинохронике из Освенцима.
Причину худобы деда ему шепотом объяснила бабушка: война, фронт – а все равно маленький Валерка не до конца понял: разве нельзя было потом отъесться? Все-таки столько лет прошло… Можно было бы забыть и переучиться… Но нет: после каждого приема пищи дед смахивал со стола в ладонь хлебные крошки и отправлял горсть в рот. Валерка спрашивал его: зачем он это делает? Ведь дома хлеб есть: и черный, и белый, и даже «калорийная» булочка с изюмом! А если вдруг в хлебнице пусто, можно сходить в магазин, всего тринадцать копеек стоит целый кирпич. Дед отшучивался: привычка.
«Какая привычка? Отчего привычка?» – наседал маленький Валерка. Дедуля уходил от разговора.
Тогда мальчик стал выпытывать у бабушки. Та долго не открывала ему правды. Но когда Валерке исполнилось лет тринадцать, он задал другой вопрос: ведь наш дед воевал, почему же у него только одна медаль? И ту вручили не на фронте, а много лет спустя, к 20-летию Победы…
И тогда бабушка рассказала ему: дед воевал, однако ему даже стрелять, кажется, не пришлось. В первую военную осень, в октябре сорок первого, он попал в плен. И пробыл в немецких концлагерях аж до самой Победы. И войну встретил в Берлине – только не солдатом, а военнопленным.
После плена дед вернулся домой: счастье-то какое!.. Их жизнь с бабушкой начала налаживаться. Но тут – его взяли. Уже – наши. Арестовали за то, что он побывал в плену. И уже в советских лагерях дедушка провел до пятьдесят шестого года.
Девять лет он сидел у нас – за то, что четыре года пробыл в фашистском плену. Тогда это поразило Валерку. Неужели наши были еще свирепее, чем эсэсовцы?..
О том, что происходило с ним в годы заключений, дед не рассказывал никогда и никому из домашних. Только, по крошке, – бабушке.
И лишь после его смерти бабуля начала потихоньку делиться тем, что дед поведал ей ночами, шепотом…
«В нашем, сталинском лагере у деда начинался туберкулез. А работали они на лесоповале. Свою норму выполнять он не мог. Потихоньку превращался в настоящего доходягу. И тогда трое латышей – из латышских стрелков, а, может, из лесных братьев – стали выполнять норму за него. А потом вдруг дедуле повезло: в канцелярии лагеря потребовался переплетчик, чтобы привести в порядок дела заключенных. Дед вызвался – он вообще был мастером на все руки. И началась совсем другая работа – в помещении, в тепле. А дневальный каждое утро приносил ему ведро каши. И случилось чудо: туберкулез у него зарубцевался. А потом – Сталин умер, и деда реабилитировали… Я сама видела на рентгене в его легких зарубцевавшиеся каверны…»
Жаль, что Валерка не мог вставить в свой сценарий историю, случившуюся с его дедом. Судьба человека, отсидевшего в советских лагерях, была явно «не прохонже».
Однако благодаря судьбе деда Валерка усвоил, сколь точно писал Кульчицкий: «Война ж совсем не фейерверк, а просто – трудная работа…» Эти строки он вставил в свой сценарий…
«Когда черна от пота – вверх
Скользит по пахоте пехота…»
А еще в композиции звучали письма военных лет, и стихи, и проза, и песни – Окуджавы и Высоцкого…
Собственный сценарий Валерке нравился. Работа над ним летела еще и потому, что ему дарила вдохновение Лиля. Она специально не поехала никуда отдыхать, чтобы быть с ним. Почти каждую ночь она проводила в общаге, в сто девятой комнате.
И вот к началу нового учебного года инсценировка была готова.
И, как часто бывает с вдохновенным замыслом, с его воплощением начались проблемы.
Наотрез отказалась участвовать в будущем спектакле единственная девушка в агитбригаде – Оля-Ундертон. А на ней было завязано в сценарии слишком многое. Она была и Матерью, провожающей бойцов, и Любимой, ожидающей солдата, и аллегорической Родиной-матерью.
Валерка поделился бедой с Лилей: ночью, когда та, как привычно, пришла к нему через окно и они утолили первую страсть.
Девушка дернула плечами – своими прекрасными, худыми, но широкими плечами.
– Ничего удивительного.
Валерка нахмурился.
– Почему?
– Да потому, что она влюблена в тебя.
– Она? В меня?
– А ты что, не видишь? Он был ошарашен.
– Да нет…
– Ох, какие же вы, мужики, ненаблюдательные!.. Валерка уселся в кровати, прислонясь спиной к холодной стене.
Лиля скользнула и устроилась головой на его коленях. Она смотрела на парня снизу вверх, и в темноте блистали ее глаза.
– Но постой!.. – воскликнул он. – Ведь она только что, в стройотряде, выступала с нами в агитбригаде! И ничего, не отказывалась!..
– Как ты не понимаешь! – засмеялась Лиля. – Ведь тогда ты был один. Я – уехала. И Ундертониха надеялась, что завоюет тебя. А теперь у тебя опять появилась я.
– Да-а? Ах, вот в чем дело…
– Ох, напрасно я тебе это сказала.
– Почему?
– Всем мужикам льстит, когда в них кто-то влюблен. Теперь ты станешь смотреть на Ольгу другими глазами.
– Ну, не-ет! – засмеялся он. – Я лучше на тебя буду смотреть другими глазами.
– Какими?
Он, словно филин, вылупился на Лилю в темноте.
– Полными страсти!
Он снял ее со своих коленей, уложил навзничь и нагнулся, чтобы поцеловать.
– Э-э, постой!
– Чего?
– А почему ты не хочешь задействовать в своей остановке другую актрису?
– Какую другую?
– Хотя бы меня.
– Те-ебя?!
– А чем я хуже твоей Оли? Подумаешь, Сара Бернар!.. Стоит на сцене на одном месте, грудь свою цыплячью выпячивает и глаза пучит.
Валерка смешался.
– Ну, надо подумать…Попробовать…
– Ой, ты прям как настоящий режиссер!.. – Она передразнила его: – «Попробовать!..» Ты меня не раз уже пробовал. И вчера, и сегодня. И еще будешь пробовать, когда захочешь.