Настя, как ни старалась, не могла уловить в голосе Эжена ни капельки интереса к ее сыну.
– Слушай, – осторожно сказала она. – А можно, я еще немного подумаю… Все это так неожиданно… Мне нужно… Как бы сказать… отдышаться. Переварить.
– Ну что ж… думай, – небрежно сказал Эжен.
И – тут уж Настя не ошибалась – в его глазах сверкнула злоба. Впрочем, гнев тут же потух, спрятался. Эжен распахнул меню:
– Ну что, заказываем карпаччо?
– Да что хоть это такое? – Настя обрадовалась, что скользкая тема позади.
– Да, в общем-то, обычная ветчина.
– Ветчина? Фу…
– Ее режут, прямо сырой, тонкими ломтиками. И маринуют в лимонном соке, со всякими специями. Чр-резвычайно вкусно!
…А потом они долго бродили по кривым переулочкам, заходили в крошечные кофейни и в гулкие церкви. Сидели на теплых досках причалов и гладили жирных венецианских кошек – этих зверюг в городе было полно, и они давали сто очков своим московским собратьям: как на подбор – холеные, с блестящей шерстью и сытым блеском в глазах.
Ближе к вечеру Эжен объявил, что пришло время кататься на гондоле: «Ни с чем не сравнимое ощущение: плыть по каналам и наблюдать, как садится солнце…»
И он действительно любовался закатом – а Настя то и дело переводила взгляд с Эжена на красавчика-гондольера…
Потом они ужинали, потом снова гуляли… Потом Настя замерзла, и Эжен привел ее в уютный бар. Заказал «шприц» – традиционный венецианский коктейль из кампари и тоника – и велел выпить его залпом.
Градусов в «шприце» было немного, но Настю после него заклонило в сон – так сильно, будто она не коктейль, а чай с мятой выпила.
– Глаза слипаются, – пожаловалась она.
Эжен тут же подозвал официанта. Приказал вызвать water taxi. [10]
И к Настиной гостинице они лихо подлетели на моторке – а ленивый швейцар, который утром даже не привстал, со всех ног кинулся растворять перед ними дверь…
– Да с чего это я так устала? – пробормотала Настя.
– От счастья, – серьезно сказал Эжен. – Ты ведь впервые в жизни свободна. От всего и ото всех. Понимаешь? А свобода иногда бывает утомительной.
– Понимаю, – кивнула Настя. Хотя сейчас она не ощущала ни счастья, ни свободы. Только бесконечную усталость. Побыстрей бы лечь и зарыться в подушки…
– Пойдем, – заботливо сказал Женя. – Я уложу тебя…
– Да ладно… я и сама лягу.
Эжен снова подхватил ее под руку. И поддерживал – уверенно, крепко, – пока они поднимались на Настин второй этаж.
– Посиди пока в кресле, – велел Эжен, когда они вошли в Настин номер.
Он ловко, будто заправский лакей, разобрал постель, взбил подушку, приглашающе откинул уголок одеяла:
– Ну, прыгай. А я тебе чайку пока сделаю…
– Спасибо, Женя, – твердо сказала Настя. – Только чаю я не хочу. И вообще: по-моему, тебе лучше уйти.
И внутренне напряглась: сейчас Эжен начнет ей лапшу на уши вешать… Про любовь-морковь… Ну и дальше: заведет обычную мужскую бодягу: я, мол, к тебе со всей душой, а ты меня – за порог.
Но Эжен снова повел себя истинным джентльменом. Он спокойно произнес:
– Как скажешь, красавица… Ну что, тогда до завтра? Банк открывается в половине девятого. Так что в восемь – я у тебя.
И шагнул к двери.
На прощание ласково провел ладонью по Настиной щеке:
– Ну, пока?
– Ариведерчи, Эугенио! – благодарно улыбнулась Настя.
И, повинуясь внезапному порыву, привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку.
Эжен в ответ сжал ее в объятиях – крепко-крепко, – но поцелуй вернул такой же: целомудренный. Сказал ласково:
– Хороших тебе сновидений. Ну, до завтра…
Настя заперла за ним дверь. Прошла в комнату, скинула обувь. Не раздеваясь, рухнула на кровать. «Сейчас две минуты полежу – а потом уже разденусь и умоюсь».
Но постель была такой гостеприимной и мягкой… «Подумаешь. Раз в жизни посплю одетой. А душ приму завтра утром». Настя потушила свет и тут же уснула.
* * *
И снова ворковали голуби, и плескалась вода в канале, и кто-то негромко напевал… А в окно ломились солнечные лучи, кажется, даже более жаркие, чем вчера.
«Теплеет с каждым днем», – блаженно подумала Настя и потянулась к пульту: просыпаться под бурчание телевизора ей понравилось.
Включила «ящик», протянула руку к шкафчику-бару – сегодняшнее утро она начнет с грейпфрутового сока… и ее взгляд случайно упал на наручные часы на тумбочке.
ПОЛОВИНА ВТОРОГО!
«Стоят. А ведь я вроде бы их заводила вчера…»
На экране телевизора – он был настроен на волну Си-Эн-Эн – тем временем появилась черномазенькая дикторша:
– Good afternoon, it…s half past one now… [11]
Настя очумело уставилась в экран. Что за чушь эта тетка несет?
Но в углу телевизора мерцали электронные часики: 01:30… клик… 01.31. Она проспала!
И как проспала! Катастрофически! Но почему Эжен ее не разбудил?
Настя дрожащими руками схватила телефонную трубку. Набрала «ноль» – Эжен вчера научил ее, что именно так нужно звонить на «рецепшн» – на стойку, где дежурит портье.
Английские слова путались:
– Извините… это из номера двести два. Скажите, меня с утра кто-нибудь спрашивал?
Ей показалось, что голос портье звучит сочувственно:
– Нет, мадам. Никто.
– И не звонили?
– Нет, мадам. Я сожалею.
Она растерянно вернула трубку на рычаг. Что-то случилось? С Эженом? Он ведь говорил, что за ним могут следить. Следить? До сих пор – следить?… Кто?… Он сказал обтекаемо: особо дотошные люди.
Черт, нужно его искать! Но как? Он ей даже своего телефона не оставил! И не сказал, в какой гостинице живет!
Ну, допустим, гостиницы можно обзвонить. В десятой, в пятидесятой, в сотой – она его отыщет. Только… только стоп! Кого ей искать?! ЭЖЕН ВЕДЬ МЕРТВ! А своего нового имени он Насте не сказал. А она – она его даже не спрашивала…
Настя быстро, одним большим глотком, прикончила бутылочку с грейпфрутовым соком и тут же снова потянулась к бару: пить хочется ужасно, будто она вчера килограмм соленых огурцов съела… Интересно, с чего такая жажда? Вроде на ужин ели пасту с креветками, и блюдо было совсем неострым.
«И вообще – какая-то ерунда. Пью, как с похмелья, и проспала… Проспала без перерыва двенадцать, нет, почти тринадцать часов! И спала, кажется, крепко – вон, все лицо в полосочках от подушки… Может быть, портье просто не заметил, как Эжен вошел в гостиницу? Ну а Женя поднялся на второй этаж, колотил в дверь и так и не смог меня добудиться?»