Она пожала плечами.
– А почему нет? Они есть не просят. Чемодан без ручки только носить тяжело. А когда он просто лежит – ничего страшного.
Я задумался. Очень похоже на почерк Бачеева. Сначала он крутит любовь с одинокой женщиной – Толмачевой. Она живет на даче, брать там нечего, однако есть квартира – пусть не ее, но другой одинокой дамочки. Происходит кража. Вот только… Неужели Бачеев нацеливался лишь на деньги и брюлики Мишель? Может, его целью были те самые бумаги? Старые ксерокопии? Номера ячеек в швейцарских банках?
А откуда он проведал про них? Может быть… Ведь дедуля Васнецов диктовал гражданке Толмачевой мемуары. Мемуары, мемуары… Н-да, запросто мог рассказать в них обо всем. Доверить свои тайны бумаге и, соответственно, Толмачевой. И рассказать потомству, как принес чемоданчик внучке. Но может, он доверил своей любовнице код? В восемьдесят лет люди способны на неожиданные поступки. Например, лишить наследства внучку и правнучку в пользу последней в жизни любви.
А, главное, в доме Васнецова были запасные ключи от квартиры Мишель Мониной, внучки битла. И Толмачева запросто могла их позаимствовать. Или сделать слепок.
– Знаешь, – молвил я, – мне надо поговорить с твоим прадедом. И с Толмачевой – тоже.
Девушка криво усмехнулась:
– После тех фоток, что мы им показали? Нет, без меня. Еще собаками потравят.
* * *
В качестве группы поддержки я взял с собой Римку. Надеюсь, ее обаяние поможет растопить сердце старичка Васнецова, оказавшегося столь падким на женскую молодость и красоту. А я возьму на себя Толмачеву – неужели не уболтаю дамочку средних лет, пусть изначально против меня настроенную?
Однако, когда мы вдвоем прибыли в Щербаковку, все пошло совсем не так, как я рассчитывал. Мы позвонили у калитки – нам ответил собачий лай. А потом – мужской голос: «Фу, Зара!» И калитку впервые отворил Сам – орденоносец, бывший секретарь ЦК и прочая, прочая. Он даже не спросил, кто там. При виде нас его лицо скривилось:
– А, это вы…
– Извините, Петр Ильич, – начал я, – нам с вами надо срочно поговорить. Речь идет о преступлении. Это моя помощница Римма.
– Заходите.
Старец был мрачнее тучи. Он даже никак не прореагировал на нечеловеческую красоту Римки.
Через заросли и валежник мы цугом проследовали к дому. Процессию возглавлял Васнецов, а замыкала Зара. От ее влажного дыхания за моей спиной мне казалось, что меня конвоируют.
Стол по-прежнему стоял на лужайке у дома – однако он был пуст. Да и вообще, мне показалось: в усадьбе что-то не в порядке. Словно здесь произошло нечто безмерно грустное. Может, виной тому был убитый вид Петра Ильича?
– Прошу, – старик показал нам с Римкой за стол.
– Где ваша помощница? – бодрым голосом спросил я.
– Ее нет. Она уехала.
– Куда?
– Молодой человек! Это не ваше дело! Вы сказали, что речь идет о преступлении. Каком? И при чем здесь мы?
– Помните, мы вам показывали фотографии Толмачевой вместе с мужчиной?
– И что?
– Знаете, я не хочу вас расстраивать, но этот человек на фото – опасный рецидивист, дважды судимый. Есть вероятность, что и ваша помощница Толмачева замешана.
С каждым моим словом лицо старца все более каменело. Но держался он хорошо. Конечно, для него это удар. Сначала узнать, что его последняя любовь изменяет ему с молодым (относительно него) мужчиной. Затем пережить ее отъезд. А потом услышать, что она не просто сбежала от него, но ушла к преступнику, рецидивисту. И, возможно, сама является соучастницей.
– Я не могу утверждать наверняка, – продолжил я, – но если Толмачева уехала вместе со своим любовником, очень вероятно, что ей угрожает опасность…
Я говорил скорее для острастки – но тут лицо старика дернулось. Он потер глаза ладонью, а потом закрыл их обеими руками.
– Поэтому прошу вас, – закончил я, – если вы имеете представление, где может находиться ваша помощница, пожалуйста, скажите нам.
И тут дед всхлипнул и проговорил:
– Она мне не помощница. Она – дочь.
– Дочь?! – воскликнули мы с Римкой хором.
– Вы правы, – подтвердил старец, – она сбежала с этим подонком. Мне кажется, они сегодня собрались уехать из страны.
Вот в такие моменты я чувствую себя как рыба в воде (а не когда мне приходится шевелить мозговой извилиной). Я вскочил. Наклонился к Васнецову, спросил:
– Когда она уехала?
– Ровно в десять. С чемоданом.
«Два часа назад, – промелькнуло у меня. – Это хорошо, еще есть время».
– Он заехал за ней? – наседал я на старца.
– Нет. На такси.
Я выпрямился, бросил Римке:
– Останешься здесь. – Она кивнула. – Я проверю квартиру Бачеева. – И я понесся к калитке.
* * *
Левой рукой я держал руль. Правой – набирал номер. Машина неслась по дачным улицам и колдобинам, стуча амортизаторами и вздымая пыль. Отчего-то мною владели мрачные предчувствия и почти навязчивая мысль, что надо торопиться. Я звонил своему другу подполковнику Перепелкину. Слава богу, он сразу ответил.
– Саня, прости, нет времени объяснять. Пожалуйста, срочно поставь в стоп-лист на границах двух человечков: один – рецидивист, неоднократно судимый, вторая – его сообщница. Оба подозреваются в совершении тяжкого преступления.
– Кем подозреваются?
– Мной, Саня, мной. Я тебя разве когда-нибудь подводил?
– Ладно, посмотрю, что могу сделать, – проворчал мой дружок. – Диктуй фамилии.
Тридцать километров от Щербаковки до квартиры Бачеева на юге я преодолел за полчаса. Неплохой результат по московским пробкам.
В подъезде сидела та же консьержка – вот повезло! Я заговорщицки наклонился к ней:
– Бачеев на месте?
– Да.
Еще одна удача!
– Он сегодня никуда не выходил?
– Нет, с вечера дома.
– У него там кто-нибудь есть?
Лицо профессиональной ябеды заблистало азартом. Она горячо зашептала:
– Да, женщина поднялась. С чемоданом. Такая, знаете ли, эффектная, молодящаяся. Я ее спросила, куда, а она мне и отвечает…
Я прервал тетку:
– Давно она вошла?
– Да уж, наверное, с час.
Я бросился к лифту. Что-то аж зудело внутри: скорей, скорей, скорей!
И мне, наверное, повезло. А может, нет. Но в тот момент, когда я выходил из подъемника на этаже Бачеева, я увидел на площадке его собственной персоной. Он катил за собой чемодан.