Когда он увидел за спиной Нины Николаевны девушку неземной красоты, все его замыслы мигом куда-то улетучились. Ему до смерти захотелось, чтобы у их компьютера была такая серьезная неисправность, которая позволила бы ему приходить в этот дом несколько дней подряд. А неисправность была странная: как будто кто-то специально оборвал провода системного блока. Павел оставил их разорванными, битых три часа копался в развороченном исправном компьютере и был противен сам себе за этакий вандализм. Его страдания были вознаграждены тем, что они с Лялькой съездили на пляж, где Павла окончательно и бесповоротно сразила ее точеная сильная фигура. Вечером они были еще и на дискотеке, и он, как Золушка, ровно в 24.00 с ужасом вспомнил, что собирался в восемь часов вечера отвезти одному чуваку диски с программами. Это было неслыханно и говорило о небывалой силе чувств, которые сумела вызвать в нем эта девушка.
На следующий день он все-таки починил компьютер и даже попытался что-то сказать Ляльке о сразившей его любви с первого взгляда. Вот тут-то и выяснилось, что Лялькино сердце занято другим. На Павла Тарасова напала тягучая безысходная тоска. Мать потом призналась, что специально заслала его к Муромцевым. С одной стороны, она огорчилась, что Лялька оказалась несвободной, а с другой – очень обрадовалась, что ее ненаглядный Павлик оказался нормальным на все сто мужчиной. Поскольку «ненаглядный Павлик» в этом не сомневался и ранее, то на мать обиделся и опять проклял всех женщин за их коварство и вероломство со склонностью к интригам и попытался снова спрятаться в виртуальном мире. На этот раз вышеупомянутый мир его отторг и не принял. Видимо, его сердце и мозг были настолько поражены вирусом под названием «Лялька», что некоторые файлы в них сбились, не читались, и собственный Павлов «Pentium-4», лично им усовершенствованный и доработанный практически до «Pentium-5», их не распознавал и однажды даже выдал на экран надпись: «Очень рад был с вами познакомиться!»
Исходя из всего сказанного, становится совершенно ясно, в какое необычное состояние впал Павел Тарасов, когда к нему вдруг заявилась Лялька собственной персоной и объявила, что хочет с ним дружить. Поскольку Павел на любовь уже и не рассчитывал, то с восторгом принял то, что предлагалось. Они несколько часов просидели у него в комнате на полу, на маленьком островке, свободном от разбросанных кассет. Как мертвые скалы и валуны, их окружали безжизненные старые мониторы, развороченные системные блоки без корпусов с висящими на проводах винчестерами, клавиатуры с западающими кнопками, разобранные мышки, как оптические, так и простые, а они говорили, говорили и говорили обо всем, что приходило в голову. Павлик положил голову Ляльке на загорелые колени, и она перебирала его волосы длинными пальцами с яркими ногтями, рассказывая, как этой зимой они институтской группой ездили в Прибалтику. Она очень ловко пародировала акцент прибалтов, и они оба взахлеб смеялись. Павел вообще-то готов был так дружить вечно, но тот самый стопроцентный мужчина, который наконец проснулся в нем, вдруг сказал:
– Выходи за меня замуж.
Лялька вздрогнула и даже пребольно дернула его за прядку волос.
– Нет… я не могу… – медленно проговорила она.
– Почему? – опять выступил проснувшийся и быстро активизирующийся мужчина.
– Потому что… если я соглашусь, то, возможно, окажется, что ты совсем не тот, за кого себя выдаешь… Такое, знаешь ли, уже было…
Павел Тарасов решил, что она тоже подозревает наличие у него в некоторых местах компьютерных причиндалов вместо живой плоти, и живо возразил:
– Если ты думаешь, что я, кроме как на ремонт компьютеров, больше ни на что не гожусь, то ты ошибаешься! Если хочешь, я могу их всех, – и он выразительно похлопал рукой по ближайшему монитору, – вообще забросить к едрене-фене!
Распалившийся Павлик с непонятной ненавистью взглянул на свой «Pentium-4», где красовалась надпись: «Очень рад был с вами познакомиться!» – и раздраженно махнул на нее рукой. Экран погас, а колонки выдали заключительные аккорды «Прощания славянки».
Когда очистившийся от компьютерной зависимости Павел повернулся к Ляльке, то увидел, что по ее прекрасному лицу потоками льются слезы. Они не были похожи на слезы восторга по поводу его освобождения, и он по-настоящему испугался.
– Ляля! Лялечка! Что? Да что случилось-то? – сыпал он вопросами и вытирал руками ее горючие слезы.
– Павлик! – выдохнула девушка. – У меня будет ребенок, понимаешь! И совершенно непонятно, кого я рожу… – И она, захлебываясь слезами, всхлипывая и икая, стала рассказывать ему все про Давида: про их знакомство, про вспыхнувшую любовь, про свадьбу, про свидание с Галиной Андреевной, про справку из психдиспансера, про голую красавицу в квартире Голощекиных.
– Это ничего, – прижав ее голову к своей груди, приговаривал Павел и гладил по разноцветно окрашенным волосам, – это все обойдется как-нибудь… все еще будет хорошо, вот увидишь…
– Ничего хорошего не будет! – голосила Лялька. – В моей жизни осталось только плохое! И ребенок у меня будет – «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка»! Разве тебе нужен такой ребенок?
В настоящий момент Павел Тарасов готов был принять все, что несла с собой и в себе Лялька Муромцева. Ему представился этакий добродушный чистенький и толстенький даун, каких в компании очень терпимых обычных детей с явно выраженными миссионерскими наклонностями любят показывать в своих фильмах и передачах американцы. Пожалуй, Павел это тоже вытянет, не хуже американских детей, лишь бы рядом была Лялька, тем более, что ребенок может получиться и не дауном…
Лялька вдруг неожиданно успокоилась, всхлипнула последний раз и сказала:
– Извини, Паша, что я пыталась повесить на тебя свои проблемы. Мне просто некуда было пойти, а оставаться с собой один на один я не могла. Мне казалось, что я лопну от всех этих переживаний. Хотелось даже в Неву прыгнуть… или под автобус… Хорошо, что я про тебя вспомнила. Она поднялась с колен, отряхнула смявшуюся юбочку и, поглядев ему в глаза, сказала: – Прости.
Павел почувствовал, что мечты о толстеньком дауне теряют свои четкие очертания, тают и отлетают легким дымком. Да и сама длинноногая Лялька, кончившая плакать и вставшая перед ним во весь свой немаленький рост, уже не казалась такой несчастной и беззащитной. В ее глазах уже опять плескалась та молодая сила и здоровая энергия, которая не даст ей ни прыгнуть в Неву, ни броситься под автобус.
– Я подвезу? – предложил весьма разочарованный Павел.
– Не надо, я на метро. Не бойся, – она даже улыбнулась, – я в порядке. Я в полном порядке! – повторила она и будто в доказательство притопнула ногой.
– И все-таки я подвезу, – упрямо сказал Павел, и они вдвоем вышли из квартиры на Петроградской стороне.
А в кухне квартиры Муромцевых на отведенном им милицией маленьком пятачке у окна на табуретках сидели совершенно зеленая Нина, осунувшийся Лев Егорыч и бледный Давид с ввалившимися щеками и горящими глазами. На подоконнике рядом с осьминогообразным столетником бок о бок сидели Виктор Лактионов и Михаил Тарасов, который, будучи брошенным Ниной в проходной, не растерялся, а сам догадался приехать к ней домой. Все они молчали, потому что Давид уже давно рассказал, как они с Виктором пытались взломать дверь, но бдительная Лидия Тимофеевна чуть не сдала их милиции. Выйдя на улицу, они увидели, что балконная дверь квартиры Муромцевых открыта, и тогда Виктор, рискуя собственной жизнью и покоем соседей, спустился на него с верхнего этажа. О том, как долго пришлось уговаривать соседей сверху, мужчины решили умолчать, и соседи теперь выглядели практически такими же героями, как и Виктор. После того, что увидел в квартире Лактионов, он потащил Давида в милицию. Но им сказали примерно то, что предсказывал Нине Тарасов, то есть: