Очнулась она почти в полной темноте, если не считать тускло тлеющей лампадки перед образами. Обнаружила себя лежащей на тахте сверху колкого серого одеяла. Под головой ее была подушка в наволочке, пахнущей свежестью, а тело куталось в довольно мягкий темный плед или накидку. Испуганная Марина ощупала себя руками. Все на месте: джинсы, джемпер... Только вот кроссовки... Какой кошмар! Отец Дмитрий снимал с нее кроссовки! Да вот же они стоят рядом с тахтой, аккуратненько так, как в строю...
Интересно, а где же сам отец Дмитрий? Неужели и впрямь ушел? Марина встала с тахты и увидела, что на столе белеет лист бумаги, прижатый каким-то бесформенным предметом. Вытащив листок и поднеся его к лампадке, она прочитала: «Марина Евгеньевна, я вернусь завтра после службы, то есть после часа дня. На столе картошка. Я накрыл ее старым одеялом. Думаю, будет теплой. Поешьте, пожалуйста. В холодильнике есть сметана, молоко и творог. Электрический чайник в кухне. Чайные пакетики рядом. Там же посуда. «Удобства», к сожалению, во дворе, но можете пользоваться ведром. Оно стоит в сенях у дверей. Простите за эту прозу, но мы же с вами взрослые люди. Спокойной ночи. Дмитрий».
Ишь ты, Дмитрий! Куда же подевал слово «отец»?
Марина и сама не знала, почему ей было приятно, что он подписался просто именем. Она вернулась к бесформенному кому на столе, развернула одеяло и сняла крышку с кастрюльки. В лицо ударил аппетитный аромат горячей картошки. Значит, Дмитрий ушел не так уж и давно. Надо же, как ее разморило! Ничего не слышала и не чувствовала: ни как он ходил по комнате, ни как снимал с нее кроссовки и подсовывал под голову подушку!
Марина взяла в руки горячую картофелину, подула на нее и с удовольствием откусила. До чего же вкусно! Простая картошка! Впрочем, ей сейчас все показалось бы вкусным. Она ведь не ела, пожалуй, часов пять! Пойти, что ли, налить себе чаю? Нет, лучше молока... Почему-то Марине казалось, что отец Дмитрий должен есть картошку, непременно запивая ее молоком. Ей хотелось делать, как он. Она прошлепала в кухню в одних носочках, достала из холодильника пол-литровую банку с молоком, налила его себе в чашку с синим цветком и вернулась в комнату.
Вытащив из кастрюльки еще одну горячую картофелину, она забралась в постель и с жадностью съела ее там, запивая молоком. Нет! Такого вкусного молока она никогда в жизни не пила! Деревенское, настоящее... Марина допила его до последней капли, поставила чашку на пол рядом с тахтой и уронила голову на подушку. Наволочка пахла стиральным порошком, но, может быть, и волосами отца Дмитрия? Чуть-чуть...
* * *
Все утро, до обеденного времени, Марина провела бродя по окрестностям села Колтуши. Места оказались на удивление красивыми. Село стояло на берегу неширокой речки, название которой Марина не знала. К ее водам склонялось с десяток старых развесистых ив, самым натуральным образом купающих в ней свои ветви с узкими серебристыми листьями. Храм отца Дмитрия тоже отражался в воде реки. Марина сознательно обходила его стороной. Что ей делать внутри него? Она была в церквях различных конфессий раза три от силы и то только во время познавательных экскурсий по Петербургу. Прабабушка Маруся, приехав в гости к их семейству, однажды взялась погулять с маленькой Мариной, да и окрестила ее вопреки воле родителей. Нонна, которая в тот день была в детском саду, так и осталась некрещеной, но и Марина, воспитанная в атеизме, к религии была глуха. Она и самого обряда крещения совершенно не помнила, поскольку во время его исполнения ей было всего-то года два. Свой крестильный крестик она никогда не носила и даже не помнила, где он находился.
Устав и проголодавшись, Марина двинулась к домику отца Дмитрия. Уже взялась за потемневшую от времени ручку калитки маленького подворья, как вдруг неожиданно для себя повернула назад и зашагала к храму. Да! Она должна посмотреть, где этот странный человек служит, где его, так сказать, место работы...
В центральном помещении маленькой церкви, названия которого Марина не знала, было пустынно. Служба уже кончилась. Ей показалось, что в нем не было ни одного человека, но потом, оглядевшись, Марина увидела женщину в белоснежном платке на голове. Женщина что-то делала со свечами, увязанными в пучки. Не зная, как себя повести, Марина кивнула ей приветственно. Женщина почтительно ответила и подошла к посетительнице, так и держа в руках пучок тонких длинных свечей. У нее оказалось приятное свежее лицо и лучистые серые глаза.
– Вы хотите свечу поставить или так просто зашли... посмотреть? – спросила она.
– Я... я не знаю... – замялась Марина. – Я редко бываю в церкви, а потому... всегда теряюсь...
– Ну и напрасно. Церковь – это такое место, где теряться не надо. Бог, он принимает нас такими, каковы мы есть.
– Но ведь существуют какие-то правила... условности...
– Конечно, определенные правила есть, но, поверьте, они легко войдут в сердце, если захотеть. А сейчас вы можете поставить свечу возле любой понравившейся вам иконы. Вот где вас толкнет в сердце, там и ставьте.
Женщина вытащила из пучка свечу и протянула Марине. Та засуетилась, пытаясь достать из кармана деньги.
– Не надо сейчас, – отмахнулась женщина. – Потом пожертвуете на нужды храма, если захотите. Ну, какая икона вам больше всего глянется?
Марина осмотрела маленькое помещение и выделила один лик в алом одеянии. Судя по покрывалу на голове, на иконе была изображена женщина. В ее плечи впивалось что-то вроде шпажек или кинжалов. Марина насчитала их целых семь штук.
– Кто это? – тихо спросила она женщину.
– Это старинный список с иконы Божией Матери под названием Семистрельная. Отец Дмитрий недавно привез. Кто-то ему подарил. Вообще-то у нас церковь Святого Николая Чудотворца. Вон его образ висит по правую сторону перед алтарем. Но раз приглянулась Богоматерь Семистрельная, так к ней и пойдемте.
– Семистрельная... – повторила удивленная Марина. – Это, значит, стрелы... А почему вдруг стрелы? И почему она без младенца?
– Разные есть изображения Богоматери. Вы свечу-то поставьте и помолитесь.
– Помолиться... – совершенно растерялась Марина и чуть не уронила свечу. – Я... я не умею...
– Ну тогда я... А вы послушайте и... поймете, как можно трактовать стрелы, терзающие Богоматерь.
Женщина помогла Марине возжечь свечу и, встав позади нее, заговорила особым, отрешенным голосом:
– Умягчи наша злая сердца, Богородице, и напасти ненавидящих нас угаси, и всякую тесноту души нашей разреши, на Твой святый образ взирающе, Твоим страданием и милосердием о нас умиляемся и раны Твоя лобызаем, стрел же наших, Тя терзающих, ужасаемся. Не даждь нам, Мати Благосердная, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути...
Женщина еще что-то говорила, но Марина, глядя на алые одежды Богоматери, уже погрузилась в собственные мысли. Она думала о том, что отец Дмитрий понимает все эти премудрости, может попросить Богоматерь, чтобы она помогла ему разрешить тесноту души... А что же она, Марина? Разве ей может что-нибудь помочь, если душа у нее черным-черна? Она уже двух мужей похоронила, а сама – жива-здоровехонька. Таких, как она, кажется, называют черными вдовами. Она черная и есть. Чуть больше года назад похоронила Алексея, которого любила, а теперь вдруг бесстыдно загляделась в синие очи отца Дмитрия. Видно, вечно ей жить с теснотой души...