Марина занималась похоронами на том же автопилоте, на каком ухаживала за больным сыном. Окружающим казалось, что она не очень четко понимает, что произошло. Возможно, что в тот момент все именно так и обстояло. В самом деле, теперь Ванечке так же был необходим гробик, как ранее прогулочная коляска, а уголок на кладбище – как место в младшей группе яслей-сада номер 153, куда она уже заблаговременно начала сына устраивать. Марина не плакала, потому что по-прежнему занималась делами ненаглядного сыночка Ванечки. Даже когда закрыли голубой крышкой маленький гробик и на отвратительных грязно-белых лямках опустили в глубокую черную яму, Марина не содрогнулась. Ее Ванечка просто отплывал в своем нарядном гробике, как в лодочке, в какое-то необыкновенное подземное путешествие, а когда она, Марина, закончит со стиркой его ползунков и рубашечек, он обязательно вернется. Она согреет в кастрюльке его бутылочку с кашей пополам с яблочным пюре, Ванечка поест и, возможно, заснет. Тогда и она, Марина, прикорнет на несколько минут.
На поминках Марина окончательно выпала из действительности, кругля на заплаканных родственников, облаченных в черные одежды, абсолютно бессмысленные глаза. Павел не без труда вытащил жену из-за стола и уложил на диван в спальне, откуда заблаговременно убрали Ванечкину кроватку, бельишко и игрушки.
Марина проспала почти двое суток и, как она потом подумала, лучше бы не просыпалась. Когда она открыла глаза и спустила ноги с дивана, сначала очень удивилась отсутствию в спальне кроватки сына, а потом вдруг как-то сразу все вспомнила и, что страшнее всего, осознала. Она с такими безумными глазами вылетела на кухню, что свекровь, мгновенно сориентировавшись, сразу сунула ей в руки прозрачный стаканчик с настойкой валерианового корня. Стаканчик полетел в сторону, разбрызгивая по кухне янтарные капли успокоительного средства, а Марина вцепилась мертвой хваткой в ворот рябенькой домашней рубашки мужа.
– Это все ты-ы-ы... – по-змеиному прошипела она. – Это все из-за тебя-я-я...
– Ну... почему из-за меня... Мариночка? – мертвым голосом проговорил совершенно спавший с лица Павел.
– Да потому что не мог жить ребенок, которого зачали насильно! Понимаешь ли ты это, Пашенька?! Он, Ванечка, не собирался еще появляться на свет, а ты... ты... – Марина все трясла и трясла мужа за воротник, – ты заставил его появиться раньше времени!!! А я... я успела его полюбить, понимаешь?! И что же мне теперь делать-то?! Что?!
Павел смотрел на жену совершенно потухшими глазами, как бы соглашаясь с ней во всем. Если бы он сопротивлялся, оправдывался или хотя бы просто говорил какие-нибудь слова, возможно, Марина натуральным образом выцарапала бы ему глаза, но он молчал. Устав дергать застывшего мужа за воротник, Марина отошла от него, рухнула на предупредительно подвинутый свекром стул, закрыла лицо руками и горько, безутешно заплакала. Свекровь с трудом оторвала ее от этого стула, увела в свою комнату, усадила на старинную кровать с никелированными шариками, обняла и сказала:
– Поплачь, доченька, поплачь... Со слезами боль-то и уходит... Знаешь, ведь, наверно, присказку: «Первый сын – Богу»... Многие матери первенца теряют...
– А я не хочу, как многие!! – взвыла Марина.
– Я тоже не хотела... – таким тяжелым голосом произнесла Галина Павловна, что Марина замерла на всхлипе, вскинула на нее мокрые красные глаза и, запинаясь, спросила:
– Что... з-значит... т-тож-же?..
– Это значит, девочка моя, что первый сынок у меня тоже умер...
– К-как?..
– Примерно так же, как и у тебя... Заболел да и... умер... Не спасли... – Галина Павловна утерла выползшую на щеку слезу и добавила: – И еще один сыночек...
– Что?! – в ужасе выдохнула Марина.
– Тот, который родился между Павликом и Ирочкой... Только вспоминать, милая моя, уж очень не хочется...
– Нет!!! – дико выкрикнула Марина и зашлась в страшной истерике. Она рыдала и по своему Ванечке, и по двум сыновьям Галины Павловны.
* * *
Плакала Марина ровно две недели. По истечении этого срока она поднялась с дивана, на котором все это время пролежала лицом к стенке, как после неудачной первой брачной ночи, закрыла заплывшие веками глаза темными очками и уехала на кладбище. С тех пор посещение Ванечкиного последнего пристанища стало ее каждодневной и очень трудной работой. Кладбище было так далеко от дома, что приходилось около часа добираться до него на двух троллейбусах. За оградкой около маленькой могилки не было скамеечки, и Марина стояла возле креста с табличкой около часа, вспоминая самые трогательные моменты своего общения с сыном и утирая пальцами время от времени бегущую по щеке слезу. Потом так же утомительно, с пересадкой, ехала домой.
Однажды перед сном, когда Марина, лежа на спине, бессмысленно смотрела в потолок, Павел наконец решился с ней поговорить.
– Мариночка... – осторожно начал он.
Она вздрогнула сразу всем телом, будто от смертельного ужаса.
– Ну... не пугайся ты так, – ласково сказал он и накрыл своей рукой ее ладонь.
Марина с трудом подавила в себе желание вырвать руку и от души отхлестать мужа по щекам. Павел обрадовался, что она не сказала ничего резкого, и решился продолжить:
– Мне тоже очень тяжело, поверь... но надо начинать жить... Ванечку все равно не вернешь...
При звуках имени сына Марина всхлипнула и зарылась лицом в подушку. У Павла появилась возможность ее обнять, что он тут же и сделал.
– Маришенька... – еще нежнее начал он, – у нас с тобой могут быть... еще дети... И ты так же полюбишь их, как...
Разумеется, он хотел сказать «как Ванечку», но Марина не дала ему произнести этих слов. Она резко обернулась и, презрительно сузив глаза, бросила в лицо:
– Ну! Давай! Начинай... строгать нового! У тебя это здорово получается!
– Зачем ты так... – задушенно сказал Павел и улегся возле жены на спину, так же бессмысленно уставившись в потолок, как только что глядела в него она.
Марине вдруг стало стыдно. И чего она на него вызверилась? На протяжении всей недолгой Ванечкиной жизни муж, как мог, помогал ей во всем и так же, как она, радовался сыну. Они вместе, вдвоем, с умилением смотрели на то, как выложенный на животик малыш впервые приподнял головку, хохотали над Ванечкой, когда он неуклюже пытался сесть, но все время заваливался на бочок... Он теперь никогда больше не сядет, их Ванечка... не улыбнется... Марина всхлипнула и впервые после смерти сына ткнулась лицом в шею мужа.
– Маринушка... – прошептал Павел и крепко обнял жену. – Ну прости ты меня, прости... Я и так страшно наказан за ту... отвратительную ночь... Страшней уж и нельзя... Прости меня, Мариночка... Если ты не простишь, то хоть из окна бросайся... честное слово...
Марина обняла мужа за шею и ответно шепнула:
– Я простила... простила... Паша... У нас ведь еще все будет хорошо, правда... Мы уже заплатили за все свои ошибки... Поцелуй меня, Па-шень-ка...