Натка быстро кивнула, а Марина поспешила добавить:
– Мы ей серьги привезли от бабушки. Вдели уже...
Полина, сощурившись, оглядела Наткины ушки и спросила:
– Никак золотые?
– Золотые, – согласилась Марина.
– Так куда они ей сейчас? Только уши оттягивать!
– Ничего... пусть немножко походит. Устанет – снимите. Только уж уговор: серьги эти Наташины. Даже если ей сейчас тяжело будет носить их долго, пусть лежат для нее, пока не вырастет.
– Само собой, – ответила Полина, но Марина поняла, что она их снимет с девочки, как только они с отцом Дмитрием уйдут, и, скорее всего, никогда ей не отдаст.
* * *
Из дома сестры Антонины Голубевой Марина с отцом Дмитрием вышли в самом дурном расположении духа.
– Нельзя оставлять Полине драгоценности, – сказал Дмитрий. – Они с мужем их непременно продадут, а деньги пойдут на хозяйство да на Петьку-Кольку-Витьку.
– Да-а-а... – протянула Марина. – Хорошо, если «Мишкиной девке» перепадут хоть жалкие крохи.
– Крохи-то, конечно, перепадут. Они же не морят девчушку голодом, и одета она во все чистое.
– Но не любят.
– Не любят. Но понять их можно. У них своих трое, а тут лишний рот навязали...
– И что же нам делать с украшениями, отец Дмитрий? – спросила Марина в отчаянии. – Я ни за что не повезу их обратно!
– Я поговорю с отцом Николаем. Может быть, частично их сможет принять церковь, как приняла серебряную утварь, а другую часть – сохранить до совершеннолетия Наташи.
– А как с... проклятием? – не без труда проговорила Марина.
– Мы договорились на завтра с отцом Николаем... Вечером, после службы, сделаем все, что в наших силах. Но... Марина Евгеньевна, вам, всем Епифановым, придется еще потрудиться...
– Потрудиться?
– Да. Неустанно молиться надо о тех, кто совершил этот грех, пожертвования делать на благие дела, в монастырь, к старцам, хорошо бы съездить и стараться жить... праведно...
– Вот это труднее всего, – невесело усмехнулась Марина, подумав: «Я первая среди Епифановых грешница и есть». – Да и молиться не умею.
– Не так уж это трудно, а особенно если ради детей...
– Да, вы правы, – уже твердо сказала Марина. – Ради детей можно пожертвовать всем. – И она решительно отвела взгляд от синих глаз отца Дмитрия.
* * *
Марина сидела в чистенькой комнатке, застеленной полосатыми половиками, и ждала отца Дмитрия из церкви. Они с местным священником должны были произвести какой-то особый молебен. Марине казалось, что она должна почувствовать, как с плеч спадет тяжесть и сразу станет легче дышать, но почему-то не только не чувствовала облегчения, а, наоборот, нервничала все больше и больше. Устав бросать бесконечные взгляды на часы, она решила прогуляться. Не к церкви, а в другую сторону и подальше. Чтобы потом, когда вернется в дом, можно было уже застать отца Дмитрия с радостной вестью.
Стоял тихий и еще душный вечер начала сентября. Сумерки уже сгустились и, как показалось Марине, сразу окутали (или даже опутали) ее, вышедшую из дома, своей влажноватой кисеей. В городе у нее никогда не возникало таких ощущений. Может быть, все дело было в том, что желтых ламп фонарей, разгоняющих тьму, было немного. Их цепочка заворачивала круто вправо, вдоль дороги, в другую сторону от той тропинки, на которую Марина ступила, чтобы спуститься к реке. Под ногами смешно и уютно стрекотали какие-то насекомые, пряно пахли травы. Она и сама не заметила, в какой момент на душу снизошло умиротворение. Может быть, проклятия уже больше не существует и все Епифановы наконец заживут, легко и свободно расправив плечи, как это сейчас сделала Марина? Или на человека так действует природа? Как чудно пахнет река и эти ветки, что цепляются ей за волосы и одежду! Что это за кустарник? Сейчас, в темноте, не разберешь. Листья небольшие, зубчатые по краям, как у клена. А пахнут! Марина сорвала листок, растерла его упругую сущность в пальцах и еще раз с удовольствием вдохнула сразу сгустившийся аромат прошедшего лета. Как хорошо! Неужели свобода? Свобода!!
Марина присела перед медленно бегущей водой и опустила руку в упругие прохладные струи. Потом поднесла мокрые пальцы к лицу. Пахнут рыбой... Смешно... Хорошо... Тихо... Она поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется возвращаться в Петербург с его бесконечной суетой, маетой, постоянным шумом и смогом. Вот бы взять в охапку детей и рвануть в какой-нибудь такой же тихий уголок, где возле дома – река, а в воздухе витает аромат нагретых за день зеленых листьев. И чтобы рядом был... Стоп! Об этом думать нельзя! Преступно! Лучше вернуться в дом и еще раз хорошенько расспросить обо всем отца Дмитрия. Он что-то говорил о монастыре... каких-то старцах...
Марина еще раз окунула руку в воду, встала и пошла вверх по небольшому пригорку к освещенному месту. Она стряхивала с мокрой руки капли воды, когда перед ней вдруг возник темный силуэт мужчины. Мужчина схватил ее за эту мокрую руку и резко притянул к себе. Марина почувствовала отвратительный запах перегара.
– Ну что, столичная штучка, попалась! – рявкнул ей в ухо мужчина, и Марина чуть не задохнулась запахом сивухи, лука и еще чего-то невыразимо гадкого.
– Что вам надо?! – крикнула она, пытаясь вырваться, но уже две жесткие клешни отвратительно пьяного мужика держали ее за локти.
– Как чего? – расхохотался он. – Чего причитается!!
– Не понимаю...
– Все ты понимаешь, детка! Полька сказала, что ты со своим... конем... хвостатым... на Тонькиного приблудка золото прабабкино цепляешь! Так вот оно, это золото, не Тонькино, поняла?! Оно мое!
– Я действительно все поняла... Вы Михаил Корсаков... – неприязненно произнесла Марина и опять попыталась вырваться, но он, сделав резкий рывок, припечатал ее спиной к толстому шершавому стволу дерева. Перед глазами Марины оказалось обрюзгшее, заросшее щетиной лицо с глазами, заплывшими в узкие щелочки.
Корсаков скривил тонкие губы в мерзком подобии ухмылки и выдохнул ей в лицо, опять со струей удушающего перегара:
– Где взяла золото?
– Это просто подарок... маленькой девочке... сироте... – пролепетала Марина.
– Да неужто ты катила сюда с самого Питера, чтобы осчастливить сиротинку? Ты из меня дурака-то не делай! Я всегда знал, что когда-нибудь прабабкины ценности объявятся! Мне еще мамка рассказывала, как сволочи под фамилией Епифановы обобрали нашу семейку! Ты, случаем, не Епифанова, а?! Тебя, может, совесть замучила? Так давай, сниму с тебя грех! Где остальное золото? Говори!!!
Марина не придумала ничего лучшего, как во все горло крикнуть:
– Помоги-и-ите!!!
Корсаков наотмашь ударил ее по лицу. Марина почувствовала, как из носа потекла кровь.
– Да кто ж тебе поможет? – ухмыльнулся он. – Здесь тебе не столица, где людей понатыкано в каждой дырке. У нас тут, почитай, медвежий угол. В общем, так: предлагаю договориться по-хорошему: ты мне – золото, на которое я, заметь, имею полное право, как законный наследник, а я тебя за это не буду... – И Корсаков, одной рукой продолжая прижимать пленницу к дереву, другую руку сунул Марине между ног, удивительно быстро забравшись под платье. Это действие его как-то сразу расслабило, клешня левой руки уже не так жестко впивалась в Марину, и она, изо всех сил отпихнув его, бросилась вверх к освещенной улице. Она успела еще раз крикнуть: «Помоги-и-ите!!», когда он повалил ее на траву, накрыв сверху вонючим горячим телом.