– Вот именно, что немножко! Мне плевать на этот брак! Он в свое время нужен был для дела, а теперь я терплю его от… безысходности. А ты обещал, обещал! – В голосе Дашки уже слышались слезливо-истеричные ноты.
– Я не мог обещать, потому что никогда ничего не обещаю женщинам. В принципе этого не делаю!
– Но ты же… я же помню все твои слова… все-все…
– Ну, не будь такой наивной, Дашу… Дарья Александровна! Чего не скажешь в постели от избытка удовольствия… Нельзя же все принимать за чистую монету.
– Неужели ты посмеешь утверждать, что не любил меня?
– Дашенька, меня смешит слово «любовь». Существует естественное половое влечение, и все! И не надо этого стыдиться! Люди запрограммированы на секс с особями противоположного пола, и незачем поливать это обыкновенное физиологическое отправление сахарным сиропом и посыпать шоколадом.
– Ну, хорошо… – чувствовалось, что Дашка уже натуральным образом плачет. – Пусть это будет называться так, как тебе удобнее. Тогда… Я хочу запрограммированного секса в виде обыкновенного физиологического отправления… с тобой, Егор… как с особью противоположного пола. Я с ума схожу по твоей особи!
– Даш, ну что за ерунда? Все уже быльем поросло! Зачем входить два раза в одну и ту же реку? Ничего хорошего из этого не получится, поверь!
В ответ на эти его уверения послышались полузадушенные рыдания.
– Ну… Даша… ну… не надо… ну что такое, в самом деле… – начал бубнить Горыныч. – Ну… если ты уж совсем никак… то… ладно… Приезжай сегодня ко мне… Веревки вы из меня вьете…
– Как всегда? – давясь слезами, еле выговорила она.
– Ну, можно и как всегда, – согласился Горыныч.
– Поцелуй меня, Егор, – попросила Дашка, и я поняла, что сеанс подслушивания пора заканчивать. Все и так ясно как день.
Я резко повернулась и уперлась носом в грудь Дашкиного мужа. Очевидно, он собирался посетить одно из мест за углом коридора и был остановлен тем же самым, чем и я. У Пашки было такое черное лицо, что я испугалась и, еле двигая губами, прошептала:
– Пойдем отсюда, Пашенька…
Он отрицательно покачал головой и решительно двинулся за угол. Честно скажу: я моментально убралась из коридора. Присутствовать при соединении катетов и гипотенузы любовного треугольника мне не хотелось. Я вернулась к своему компьютеру, но работать не могла. Несмотря на то что рыдала и молила о запрограммированном сексе Дашка, руки тряслись почему-то у меня. Ай да Горыныч! Ай да сукин сын! Он, видите ли, занимается только голым неподсахаренным сексом в виде физиологических отправлений! Ну и мерзостное определение придумал, гад! И никаких обязательств перед особями противоположного пола у него нет! Урод! Извращенец! Хуже Михайлушкина, честное слово! Интересно, что он говорил обо мне, когда я, подходя к комнате отдыха, услышала свое имя? Небось тоже убеждал Дашку, что я его не удовлетворила. Негодяй! Кто дал ему право рассказывать о том, что между нами было?!
Я встала со стула и опять вышла в холл, потому что чувствовала: руки у меня уже не трясутся, а чешутся. Если Воронцов прямо сейчас попадется мне на глаза, удушу, чтобы не чесались.
– Надь, ты чего? – спросила меня Анжелка, которая как раз вышла из кабинета Шаманаева с кипой бумаг в руках, и я мысленно поблагодарила судьбу, что ее не было на рабочем месте, когда мы с Пашкой безмолвными статуями замерли перед дверью в комнату отдыха. – Случилось что?
– Не случилось. Так… устала почему-то… – ответила я.
– Ой, Надь! Босс мне только что выдал новый диск с какими-то особо расслабонистыми мелодиями. Хочешь послушать? – и она протянула мне плоскую пластиковую коробочку.
– Давай, – согласилась я, поскольку действительно надо было как-то выходить из взвинченного до предела состояния.
За углом коридора бубнили теперь уже два мужских голоса: Горыныча и Пашки, но я решила, что ни к чему прислушиваться не стану, а наконец душевно отдохну и расслаблюсь по-настоящему.
Мелодии на диске действительно были очень красивыми. Нежными, но не грустными. Я бы сказала – жизнеутверждающими. Возможно, под их воздействием я и утвердилась в намерении отомстить Воронцову за все и за всех: за себя, Анжелку, Дашку и за всех его Ленусек с Натуськами скопом. Ну, погоди, Горыныч! Нашлась и на тебя… Горгоновна!
Ирма Елошвили явилась на работу похудевшая, еще больше почерневшая и в темных очках. Первым делом она сказала мне:
– Я слышала, что ты, Наденька, – она впервые обратилась ко мне на «ты», – разгребла почти всю мою работу.
– Ты, Ирма, – я посчитала, что тоже могу обращаться к ней по-дружески, – очень хорошо меня всему научила. Я даже не ожидала, что смогу!
– Спасибо, – как-то невесело улыбнулась она, и возле ее губ собралось гораздо больше морщинок, чем раньше.
– Алексей Ильич сказал, что Реваз нашелся… – полуспросила, если можно так выразиться, я.
Губы Ирмы опять дрогнули, но не улыбнулись. Из-под очков на щеку выползла крошечная слезинка.
– Что… разве нет? – испугалась я, потому что не могла даже представить, что сделалось бы со мной, если бы вдруг пропал мой Димка. Не в Москву на учебу, а в неизвестном направлении.
– Нашелся… только… – кивнула Ирма, и голова ее упала прямо на клавиатуру компьютера. На экран выскочила поразительная галиматья. Очки Ирмы соскочили на пол, и я увидела на ее лице черные круги, в которых тонули глаза, превратившиеся в узкие щелки между опухшими веками.
Женщину заколотили беззвучные рыдания. Я силой подняла ее за обе руки со стула и почти волоком потащила в комнату отдыха, закрывая собой от сотрудников и от Анжелки, которая у своего стола разбирала счета.
В комнате отдыха Ирма тяжело упала в кресло, закрыв лицо руками. Я, устроившись напротив, молчала. Женщине надо было прийти в себя. Минут десять потребовалось на то, чтобы ее плечи перестали вздрагивать. Наконец Ирма отняла ладони от лица и сказала:
– Прости меня, Наденька… Я совсем никакая. Думала, что сегодня уже смогу работать, но не знаю… Всю трясет… – она болезненно скривилась и зябко повела плечами.
Я не знала, что сказать. Мне очень хотелось узнать, что с ее сыном, но я боялась спросить. Но, видимо, Ирме самой хотелось выговориться, потому что она начала рассказывать и без моих вопросов:
– Ревазик действительно нашелся. Он у матери Шота, в Кутаиси. А Шота – это мой бывший муж… и настоящий одновременно. Он отказался дать мне развод. У грузин это вообще… – она безнадежно махнула рукой, – а уж в его семье «такого позора никогда и ни за что быть не должно!».
Я поняла, что она цитирует слова кого-то из клана Шота, и осторожно спросила:
– Ну… они… в смысле, бабушка… и другие… ведь неплохо относятся к Ревазу?
– Все родственники Шота его обожают.
– Значит, для мальчика… все-таки ничего страшного пока нет?