– Слушай, Катерина, если честно, то у меня на душе тоже так паршиво, что дальше некуда! Напои-ка кофейком, а! А там и поплачемся друг другу в жилетку!
– Пошел ты… – пыталась сопротивляться Катя, но он уже тащил ее на кухню.
Вырвавшись из рук Кудрявцева, она намеревалась бросить ему в лицо что-нибудь оскорбительное. Пусть он оставит ее в покое! Ей хочется и дальше предаваться праведному гневу и раздражению. Слава же состроил такую несчастно-просящую физиономию, что Катя невольно улыбнулась и спросила:
– Тебе растворимый или сварить?
– А у тебя молотый или зерна?
– Нет, ты, Кудрявцев, все-таки наглец! – рассмеялась Катя и вдруг почувствовала, что абсолютно свободна от разъедающего ее душу раздражения. Неужели это Славка так на нее подействовал? – У меня есть все!
– Тогда, милая Катечка… – Кудрявцев будто понял, что она сейчас уже совсем другая, нежели минуту назад, – пожалуйста, будь так любезна, свари свежемолотый с двумя ложечками сахара!
– Потом сахар положишь, – буркнула Катя, уже только изображая плохое настроение.
– Нет, Катечка… ты не понимаешь… когда кофе варится сразу с сахаром – в нем особый смак! Учу неразумную: сначала надо засыпать сахар в джезву, чтобы он закрыл все дно. Это как раз две чайные ложечки – я проверял. Потом надо дождаться, чтобы он начал плавиться до такой… чудесной янтарной массы. И лишь после этого, Катенька, стоит наливать воду и кипятить ее.
– А кофе? Кофе-то когда? – удивилась Катя.
– А как вода вскипит, с огня нужно джезву снять, засыпать кофе и снова на огонь. И не спускать, Катерина, с кофе глаз! Не дай бог, чтобы он перелился через край!
– И что же тогда будет?
– Каюк твоему кофе – можно выливать!
– Да ладно… Можно и выпить, что осталось.
– Никогда!
– А ты, оказывается, гурман, Кудрявцев! – усмехнулась Катя.
– Есть немножко, – улыбнулся он.
– А кофе тебе, гурману, сыпать сколько?
– Из расчета – одна чайная ложечка на чашку. Ну… в нашем случае – нужно две. Ты же выпьешь со мной?
– Придется! Не для тебя же одного так стараться!
– А сверху, Кать, уже в чашках, хорошо бы посыпать кофе корицей!
Она удивленно приподняла брови.
– А что такого? – притворно удивился Кудрявцев. – Ты же сказала, что у тебя все есть!
Катя не удержалась, фыркнула и принялась готовить приятелю мужа кофе по его же собственному рецепту.
– Не правда ли, божественно?! – проникновенно спросил ее Кудрявцев, когда они уже сидели друг против друга и осторожно маленькими глоточками отпивали горячий напиток из тонких изящных чашек.
– Ничего особенного, – сказала Катя. – Корица – и есть корица. Куда ее ни сыпани, запах одинаков.
– А вот моя жена утверждает, что запах корицы особенный! Это запах ненависти! Ты, случайно, не разделяешь ее мнение?
Катя пожала плечами.
– Никогда так не думала… Для меня это запах детства. У нас в школе в буфете продавали булочки, обсыпанные корицей. А в булочной по соседству с нашим домом я часто покупала развесной бисквит, толстый, воздушный. Внутри у него тоже была корица. Помнишь такой? Сейчас уже, к сожалению, не продают… В магазинах почему-то одни взбитые сливки…
– Нет, не помню… – покачал головой Слава, рукой стер улыбку с лица и неожиданно серьезно спросил: – Как ты считаешь, Вера меня любит?
Катя посмотрела на него с удивлением, отставила от себя чашку и снова пожала плечами.
– Ну… вы же подруги… Говорите же между собой о вашем… о девичьем… – невесело усмехнулся он.
– Ни о чем таком мы не говорим, – честно сказала Катя, но он не поверил.
– Женская солидарность. Ясно.
Он отвернулся к окну, и его профиль показался вдруг Кате до боли знакомым. Она всмотрелась в Кудрявцева повнимательней и поняла, что он похож на Антона Зданевича, ее школьную несбывшуюся любовь. Слава был так же светлокож и кареглаз. Волосы у него тоже были темные и очень жесткие, как у Антона. Он был так же строен и гибок. Ее Валентин, бывший и в юности очень крупным человеком, с возрастом еще сильнее отяжелел, а Слава остался таким же спортивным и подтянутым.
Что-то внутри Катиной души дрогнуло и отозвалось тянущей болью. Он и она… Он – почти такой же, как тот, другой… Она – такая же, как раньше. Он сумел парой легких фраз вылечить ее от раздражения. Валентин только и умел, что приводить ее в такое состояние. А Вера? Вопрос Славы был законен. Конечно же, она его не любит. Но не потому, что он плох. Катя убеждена, что Вера не умеет любить. Не может. Наверно, с тех самых пор, когда они обе были влюблены в Зданевича. С того времени в них обеих что-то будто заклинило. Возможно, они обе поторопились выйти замуж.
– Катька, а давай выпьем, – повернув голову к ней, предложил Кудрявцев. – У меня есть.
Она опять пожала плечами. Он сходил в коридор, принес оттуда свой кейс, обтянутый коричневой мягкой кожей, и достал из него бутылку коньяка. Катя вынула из застекленного шкафчика два бокала богемского стекла, пузатых и тонкостенных.
Они пили коньяк, ничем не закусывая, и смотрели друг на друга. Темно-карие глаза Кудрявцева постепенно превращались в бездонные очи Зданевича. Его губы, тоже темные, сладко-коньячные складывались в такую же полуулыбку, как у Антона. И пальцы, длинные, гибкие… Они вертели бокал за ножку, а Катя вспоминала, как точно такие же пальцы гладили ее в юности по щеке.
Она и не заметила, как из глаз поползли редкие слезы. Она не всхлипывала, не шмыгала носом. Она не чувствовала, что щеки ее мокры. Кудрявцев отставил в сторону бокал и подошел к ней. Катя невольно поднялась со стула к нему навстречу. Он своими длинными, слегка шершавыми пальцами вытер ее слезу, потом приблизил к ней лицо и принялся собирать слезинки губами. И она не выдержала. Она обвила его шею руками и страстно поцеловала… не Кудрявцева, а Антона Зданевича. А для того, кто был все-таки Кудрявцевым, не имело существенного значения, о ком она в этот момент думала. Ему тоже хотелось верить, что его обнимает не собственная жена, которой, похоже, он здорово в тягость, не жена друга и босса, связь с которой аморальна, а какая-то другая, любящая и трепетная женщина. Они оба хотели любви и намеревались получить ее сейчас же, немедленно. Пусть на время, но – любовь!
Если бы Катя была одета в юбку или джинсы, то, возможно, ничего большего и не произошло бы. Но на ней были лишь любимый махровый халат цвета какао и маленькие тонкие трусики. Кудрявцев одним движением распустил пояс, и халат упал к их ногам. Ему раздеваться было гораздо дольше, но он как-то ловко с этим справился. И на махровом халате, распластанном по полу собственной кухни, Катя отдалась… Антону Зданевичу. Он был страстен и ненасытен. И Кате это понравилось. Ее муж творил в спальне любовь с таким же ледяным спокойствием, с каким делал вообще все. Кате казалось, что он исполняет супружеские обязанности именно по обязанности, ничего при этом не ощущая. Зданевич… то есть, Кудрявцев… подходил ей по темпераменту. Он, так же, как она, горел, пылал, стонал и нашептывал ей сумасшедшие признания. Он дал ей понять, что в его объятиях она – лучшая из женщин, что он никогда в жизни не испытывал такого наслаждения, как с ней. Он оказался очень изобретателен и активен. Катино тело пело, трепетало натянутой струной, потом расслабленно отдыхало и снова возносилось на никогда ранее не изведанные вершины блаженства.