– Надоело твое вранье, – помотал головой Комков, но отнюдь не убежденно.
– Это не вранье, Владимир. Совсем не вранье. Извини за признание – я знаю, так не принято, но… – она старательно разыгрывала смущение. – Я когда смотрю на тебя, у меня прямо все замирает. Что-то есть в тебе такое… Удивительное, особое…
Она облизнула губы, с вызовом глянув на него.
– Картошечки! Морковочки! – вдруг заорал откуда-то издалека наркоман.
– Бредит, – ухмыльнулся Комков. – Оба вы – бредите.
– Наверное, – с раскаянием произнесла Таня. – Наверное, я сошла с ума. Сошла с ума, потому что признаюсь тебе. Но я, правда, вижу, что ты – особенный. – Она беспомощно улыбнулась и, как в Танаис с моста бросилась, выдохнула: – Наверное, я просто люблю тебя.
– Любишь, да?
– У тебя такие красивые руки. И плечи. И глаза. И то, что ты меня похитил, это тоже так приятно и странно: чувствовать себя полностью беззащитной, полностью в чужой власти. В твоей, Володя, власти.
Таня с трудом выдавила соблазняющую, развратную улыбку.
– Честно говоря, я от этого просто с ума схожу.
– Сходишь, значит, с ума? Ну, давай, докажи.
Он придвинулся совсем близко к ней, а потом вдруг схватил обеими руками за голову и впился в губы поцелуем. Она закрыла глаза – представим, что это не Комков, а Кеану Ривз, – и ответила на поцелуй. Игра становилась опасной, но пока не опасней, чем эксперименты с аккумулятором.
Комков оторвался от ее рта и начал, задыхаясь, расстегивать на ней кофточку.
– Подожди, я сама. Впрочем, нет, я не могу, – она расхохоталась и указала взглядом: мол, руки ее привязаны к подлокотникам кресла. Впрочем, все еще в новой роли, жертвы, предложила хрипловатым полушепотом:
– Может, давай прямо так?
Но Комков, не оборачиваясь, на ощупь схватил с пыточного стола скальпель и двумя движениями разрезал веревки, которыми Таня была привязана к креслу.
– Уф-ф, затекли, – она стала вращать кистями. – Но от тебя мне это даже в кайф!
Комков же поспешно принялся расстегивать свою рубашку. Заметно было, насколько он возбужден. «До чего все-таки мужики примитивный народ», – с высокомерной брезгливостью подумала Татьяна. Она не спеша, словно играя, расстегнула верхнюю пуговицу кофточки, затем вторую.
– Смотри у меня, – Комков скинул рубаху и продемонстрировал Татьяне скальпель, который по-прежнему держал в правой руке. – Пикнешь – убью.
Без рубахи опер выглядел даже мощнее, чем в одежде – грудные мышцы так и перекатывались. На левом плече у него белел большой шрам.
– А стонать можно? – кокетливо поинтересовалась Таня.
Комков, не отвечая и тяжело дыша, принялся расстегивать брюки.
И тут загремел входной звонок.
– Кого там черт… – пробормотал опер и крикнул: – Виктор, открой!
Откуда-то раздался громкий нечленораздельный монолог.
– Открой, говорят тебе! – гаркнул Комков и досадливо застегнул брюки.
Из прихожей послышались неуверенные шаги наркомана. Опер накинул на себя рубашку и схватил пистолет, валявшийся на диване. Таня, обретшая относительную свободу (ноги у нее по-прежнему были привязаны к ножкам кресла), смогла наконец разглядеть, что находилось у нее за спиной: всего-то ветхий диван и старинный телевизор.
Звонок повторился. От чьего бы то ни было визита Таня не ждала ничего хорошего, а в спасение извне, в то, что это отчим, она не верила. Правда, мелькнула предательская мысль: «А может, это Валерочка явился меня спасать?» И сейчас она по-прежнему рассчитывала только на самое себя.
Теперь, когда Комков освободил ей руки, Татьяна смогла дотянуться до стола. Она схватила скальпель, забытый ее несостоявшимся любовником, и в мгновение ока перерезала веревки, привязывающие ее ноги к ножкам кресла, но сначала те, что держали ее за шею. Теперь она была свободна. Почти свободна. Если не считать двоих тюремщиков.
В этот момент из прихожей донесся щелчок замка, скрип открываемой двери, и почти сразу же раздался приглушенный выстрел. Потом другой, третий, и кто-то заорал на одной тоскливой ноте: «А-а-а-а!» А затем в комнату из коридора вбежал Комков с пистолетом в руке, в накинутой на плечи рубашке. Он подскочил к Тане – она даже не успела подняться с кресла – и приставил пистолет к ее голове.
– Не стреляй! – заорал он в сторону коридора. – Брось оружие! А не то я убью ее!
Что-то мелькнуло в проеме двери, нервы у опера не выдержали, и он оторвал «макаров» от виска Тани и дважды пальнул в проскочившую по коридору тень. Таня по-прежнему держала скальпель в правой руке. И тогда она, подчиняясь рефлексу, а не мысли, ударила им в обнаженный бок Комкова. Тот вскрикнул от боли и неожиданности, дернулся к ней, но не успел нажать курок. Из коридора раздался выстрел. Пуля ударила оперу в середину груди с такой силой, что отбросила его назад, в сторону стола. Комков упал спиной прямо на обнаженные контакты аккумулятора. Раздался треск разряда, его тело дернулась – то ли от удара током, то ли от того, что в этот момент в него попали еще две пули. Мелкие брызги крови из раны на обнаженной груди Комкова осыпали лицо Тани. Она ахнула и закрыла глаза руками. Послышался шум оседавшего на пол тела.
Потом наступила оглушительная тишина. И раздался чей-то незнакомый, спокойный, даже робкий голос:
– Пойдемте, Татьяна Валерьевна.
Таня открыла глаза. На пороге комнаты стоял один из охранников Глеба Захаровича. Таня знала его – миллионер представлял ей своих бодигардов еще на теннисном корте. Этого он, кажется, шутейно именовал Добрыней Никитичем. Был еще в числе его охраны и Алеша Попович.
В опущенной правой руке охранник ГЗ держал пистолет с глушителем.
– Пошлите, Татьяна Валерьевна, – повторил амбал.
Татьяна огляделась. Теперь уже точно несостоявшийся любовник Комков лежал у ее ног на полу, в груди зияли три кровоточащие раны. Его поза и запрокинутая голова не оставляли никаких сомнений в том, что он мертв. На мгновение Тане стало жаль его. Подлец, конечно, и сволочь, но почти детская доверчивость, с которой он слушал байки про ее неземную любовь, сделала продажного капитана милиции в глазах Татьяны на пару мгновений каким-то (она не могла подобрать слово)… беззащитным, что ли. Ей и самой на секунду тогда поверилось, что, может, найдется для опера какая-нибудь женщина (не она, конечно, другая!), которая спасет его, увезет из этого города, и у него начнется нормальная, спокойная, некриминальная человеческая жизнь. Всего пять минут назад у Комкова все еще могло быть впереди, а теперь случилось необратимое. И все для него, все и навсегда – навеки! – осталось в прошлом. Вся его жизнь.
– Поехали, Татьяна Валерьевна, – в третий раз проговорил охранник ГЗ, уже гораздо настойчивей, – а то, не ровен час, соседи выстрелы услышали, ментуру вызовут.