— Ну, как же! — воскликнул Вадим. — Валун летит вниз, от меня остается мокрое место. Несчастный случай! Нет человека — нет проблемы, а?
— Клянусь тебе! — пролепетал Иннокентий, и голос его звучал, насколько я мог судить, достаточно искренне. — Клянусь тебе, Вадик, всеми святыми! Я здесь совершенно ни при чем!
— Да? — пророкотал в ответ директор. — Ты уверен? А что, хороший ход. Ведь до момента покушения о твоем подвиге знал один только я. Но теперь, учти, я рассказал обо всем и Петьке, и Насте. Поэтому больше шуточек с валунами повторять не советую. По меньшей мере бессмысленно.
На этот раз ответ Иннокентия прозвучал твердо и с достоинством:
— Никаких покушений я на тебя не устраивал и не собирался.
— Ты уверен?!
— Чем хочешь поклянусь!
— Ладно, будем считать, что я тебе поверил… Давай лучше расскажи, что дальше будешь делать. Как свой косяк исправлять думаешь?
Бухгалтер проговорил с вызовом:
— Это не мой косяк!
— А чей, позволь узнать?
— А кто тебе о нем рассказал?
— На Саню намекаешь?
— Именно! Да не намекаю, а прямо говорю!
— Саня — твой подчиненный! Понимаешь, твой! И ты отвечаешь за него. И за все финансы. Понимаешь — ты! Поэтому мой вопрос — прежний: что ты думаешь дальше делать?
После паузы бухгалтер пробормотал — голос его звучал убито:
— Они отдадут… банк в принципе надежный… у них просто временные трудности…
— Не ври!
(Вадим употребил иное, гораздо более резкое и неприличное слово, которое я заменяю эвфемизмом, потому как надеюсь, что мой дневник будут читать посторонние люди, и не хочу оскорблять их слух матерщиной.)
— Не ври! — строго повторил директор Сухаров. — Банку «Юбилейный» — конец. (Он опять-таки выразился куда крепче.) Никто с него своих бабок уже никогда не получит. Ни через суд, ни через рэкетиров. А ты, Кен, вложил туда почти пол-лимона евро. Скажи, Кен, — голос Вадима прозвучал едва ли не задушевно, — зачем ты это сделал?
— Повторяю, это не я… — пролепетал Большов.
— Чья подпись под платежкой? Чья? Твоя или Сани? — напористо вопросил Сухаров.
Бухгалтер ничего не ответил, только растерянно вздохнул.
— Поэтому и отвечать — тебе! — воскликнул Вадим. — За все отвечать — тебе. Понял, нет?
— Меня ввели в заблуждение…
— Какое, на хрен, заблуждение!
— Они процент больше всех предлагали… — пробормотал в ответ бухгалтер. Чувствовалось, что он совершенно раздавлен. — Тринадцать годовых…
— А сколько они тебе заплатили? Тебе лично, Кен?
— Нисколько, — пролепетал Иннокентий. — Я в такие игры не играю…
— Да?! – возвысил голос Сухаров. — А вот у меня имеются другие сведения!
— Саня все врет! — по-детски воскликнул Большов.
— Ты откат от них получил, Кен! Думаешь, я не знаю?!
— Вадим Георгиевич, клянусь вам… — проныл бухгалтер жалобно, даже переходя на «вы».
— Брось! Хватит врать! — гаркнул Вадим и продолжил уже почти спокойным тоном: — Ты, Кен, хотел меня обмануть (опять я применяю эвфемизм, в оригинале он выразился гораздо более жестко и по-русски). Обмануть хотел меня и мою фирму. У тебя хрен вышло. Но на пятьсот штук евро ты родную компанию наказал. Поэтому слушай мой вердикт — с Петей я его уже согласовал, поэтому бегать к нему на меня жаловаться тебе бессмысленно. Либо ты, как хочешь, какими угодно путями, вынимаешь из этого сволочного банка наши пол-лимона евриков и возвращаешь их на фирму. Это возможность номер раз. Другая: ты возвращаешь — мне лично, налом! — тот откат, что тебе заплатили, — сколько там было, сто тысяч, семьдесят пять?.. Либо есть у тебя еще выход номер три: мы тебя увольняем, причем с волчьим билетом. Никуда в хорошее место ты больше не устроишься. Во всяком случае, по специальности. Снег будешь чистить, гуано месить, на паперти стоять! А Валентина твоя печень тебе выклюет.
— Но, Вадим Георгиевич… — прохныкал Иннокентий.
— Все, разговор окончен, — решительно проговорил Сухаров.
— Но, Вадим Георгиевич, почему все на меня!..
— Пошел вон!
— Это несправедливо!
— А кто у нас главный-то бухгалтер? Ты или не ты?
— Я, но я не делал этого, клянусь! Меня подставили!
— Ладно, утомил меня, родной! Вали отсюда.
— Вадим Георгиевич…
— Греби отсюда!!! Я все сказал!
Встреча с бухгалтером в подобных обстоятельствах в мои планы никак не входила, и потому я спешно юркнул в нашу с Саней комнатку и закрыл за собой дверь.
Через минуту мимо пронесся Иннокентий. Из окна я видел, как он выскочил на крыльцо. Большов был в полном горнолыжном обмундировании. Видимо, директор остановил его для разговора как раз в тот момент, когда подчиненный, после праздничной ночи и неспешного завтрака, расслабленный и довольный, совсем уж было собрался продолжать свой новогодний кайф дальше, на спортивных трассах.
«А Вадим, оказывается, садист», — мелькнуло у меня.
Я видел из окна, как Иннокентий схватил с крыльца свои лыжи, взвалил их на плечо и бросился в сторону подъемника. Вид у него был одновременно и удрученным, и решительным. Казалось, что он находится в таком состоянии, что может или прибить кого-нибудь, или с собой покончить.
…Я решил пренебречь завтраком и даже кофе. Совершенно не хотелось, чтобы Вадим понял, что я оставался в доме и стал невольным свидетелем их с бухгалтером разборки. Кроме того, у меня брезжила надежда: может, Леся тоже заспалась? Или просто ждет меня?
Я быстро оделся, выскользнул из коттеджа, взял в сарайчике свои равнинные лыжи, наскоро смазал их и отправился в дом, который занимала вторая часть нашей экспедиции. Я не поверил своим глазам, но навстречу вышла одетая в спортивное Леся. Сказала она еще более приятное: «А я тебя жду». Однако в ее интонации я не услыхал ни малейшего женского кокетства. Скорее, в них прозвучал упрек — словно я был партнером, опоздавшим на деловые переговоры.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось, — с серьезной миной кивнула она.
У меня на языке вертелось восклицание: «И у вас тоже?!» — однако я, конечно, собрался рассказать ей о разговоре Иннокентия с Вадимом, но позже. Может, предварительно поинтриговав ее. Я ответил вопросом, и в моем голосе невольно прозвучало волнение:
— С тобой все в порядке?
— В порядке, в порядке, — отмахнулась она и спросила: — Ты ведь у нас, кажется, энергетик?
— Да, — кивнул я, — а что, лампочку вкрутить некому?
— Почти, — усмехнулась Леся и потянула меня: — Пойдем. Только тихо.