— Нет, никаких извинений я не принимаю.
Проклятый псих! Идиот! Рогатый осел! Чего еще ему от меня нужно: чтобы я ноги ему целовал? Этого не будет. Драться так драться.
Черт, в казино мне никогда не везло. Но, может, оттого, что я относился к игре несерьезно? Может, теперь, когда на карту (в буквальном смысле) поставлена моя жизнь, судьба окажется ко мне более благосклонна?
Петр проговорил, старательно избегая меня взглядом:
— Я прошу, при любом исходе, не распространяться о дуэли. Скажете: произошел несчастный случай. В случае, если черная метка выпадет мне, передайте моей супруге письмо. — Он вытащил из кармана пуховика и протянул Родиону сложенный вдвое листок. — А теперь давайте начинать. Холодно, братцы.
В происходящем — наверное, от этого «холодно, братцы» — мне почудился фарс. Но еще сильнее оказалось ощущение, как от дурного сна или романа Кафки, когда нелепость происходящего помаленьку затягивает тебя, а потом постепенно превращается в страшное… А ты спеленут по рукам и ногам, и из этого ужаса невозможно вырваться…
Родион достал карты. Краем сознания я отметил смешную деталь. Карты были с голыми девочками на рубашках. Я видел такие у Саньки. Видимо, других в нашей компании не нашлось.
Мы, все четверо, подошли к плоскому капоту «Лендровера». Туман все сгущался, и вид на пропасть уже снова совершенно скрыла молочная пелена.
— Я мечу банк до пикового туза, — напомнил оговоренные правила Сыромятский. — Туз пик упадет направо — выиграл Иван. Петру надлежит прыгать. Туз пик ляжет налево — выиграл Петр. Соответственно, Ване предстоит последний полет.
Он протянул колоду Иннокентию. Тот снял. Потом Петру.
— Не желаете ли?
Горелов помотал головой. Я тоже отказался снимать.
Сыромятский начал метать. Сейчас, вспоминая происходившее, не скажу, чтобы в тот момент я волновался. Мною овладело какое-то отупение. Я даже не следил, какие выпадают карты. И не ожидал появления смертельного туза. Больше того: я даже не заметил в первый момент, куда он лег, — покуда Родион не произнес бесстрастно:
— Туз пик направо. Выиграл Иван.
Горелов глубоко и прерывисто вздохнул.
— Что ж, прощайте, — проговорил он, обращаясь к секундантам, и полез в кабину «Лендровера». Он все-таки хотел покончить собой внутри машины и ее утянуть за собой в пропасть. Словно языческий вождь, которого хоронили вместе с его колесницей. Странно, как он еще не додумался прихватить с собой жену.
Дурной сон продолжался. Я даже не испытывал ни малейшей радости от того, что победил. От того, что остаюсь в живых.
— Стой! — Иннокентий схватил Петра за рукав.
Тот молча отшвырнул его руку и залез-таки в кабину.
— Подождите, Петя, может быть, хватит? — морщась, проговорил Родион. — Подурачились, и будет. Мы все верим, что вы готовы идти до конца. Но давайте на этом остановимся.
Я не промолвил ни слова. Не буду я уговаривать этого шизофреника.
Дверь в «Лендровер» была открыта, бухгалтер вцепился в руку Горелова и начал вытаскивать его наружу.
Иннокентий был ниже Петра ростом, но гораздо плотнее и, похоже, сильнее.
Ему удалось выдернуть Горелова из кабины, и оба, не удержавшись на ногах, повалились на снег.
Интересно, кто-нибудь из них цеплялся бы за меня с той же силой, когда бы пиковый туз выпал мне? И если бы мне пришлось лететь в пропасть? Я вдруг почувствовал жгучую обиду.
На языке у меня вертелось нечто презрительное в адрес Горелова, вроде: «Хорошо устраивать дуэли, когда в последний момент друзья вытащат тебя из пропасти».
Но я удержался, не сказал. И хорошо, что не сказал.
Потому что тут Петя вдруг вырвался из железных объятий Кена. Вскочил на ноги. Бросился к краю пропасти. И — не успел Иннокентий его догнать, не успели мы с Родионом ему помешать — ухнул вниз.
Что было потом?
Мы ахнули. Сердце у меня оборвалось. Дурной абсурдный сон все-таки обернулся не фарсом — трагедией. Мы втроем кинулись к краю площадки. Мне показалось, что я услышал, как ударилось о камни упавшее тело. Сквозь туман не было не видно ни зги.
— Петя! — отчаянно крикнул Родион. Молчание было ему ответом.
Белая пелена сгустилась. Мы с трудом видели собственные вытянутые руки. Но наши голоса слышались хорошо, и мы вопили в кромешном белом облаке: «Петя! Петя! Петя!»
Никто не отвечал. Горелов убился о скалы? Или он лежит там, внизу, весь переломанный, истекая кровью?
— Надо звонить в полицию. И в «Скорую», — молвил Иннокентий.
— Все равно они ничего до утра не сделают, — возразил Родион.
Я ничего не отвечал, потрясенный. Боже, неужели из-за меня только что погиб человек?
Я осел на снег и закрыл лицо руками.
Сквозь странный шум в ушах я слышал, как Сыромятский командует. Краем сознания я отметил, что голос у него тихий, но властный, обладатель его привык, чтобы ему подчинялись.
— Иннокентий, делать нам здесь нечего. Мы с вами едем домой, объявим вдове о трагическом происшествии. А вы, Иван, езжайте в поселок, в полицию. — Он тронул меня за плечо. — Вы слышите меня, Иван?
Я поднялся на ноги.
— Да, я все понял. Хорошо.
Я готов был поехать куда угодно, лишь бы не сообщать своей случайной любовнице, что ее муж погиб.
— И давайте договоримся, — своим внушительным голосом продолжил Родион. — Никакой дуэли не было. И никакого самоубийства — тоже. Просто человек из молодечества решил постоять на краю. И — сорвался. Наша версия, конечно, хромает, но если мы, все трое, станем долдонить одно и то же, я думаю, финская полиция поверит.
«Но вот поверит ли Женя?..» — пронеслось в моей голове.
— А его письмо? — тут спохватился я.
Родион достал из кармана пуховика листок. Без стеснения развернул, зачитал вслух:
Милая моя Женя!
Я ухожу, ухожу навсегда.
Прости меня за все.
А я тебя… Я тебя тоже за все простил.
Несмотря ни на что, по-прежнему любящий тебя
ПГ
У меня перехватило дыхание, и я впервые отчетливо понял, что все происшедшее — не сон.
Смерть случилась всерьез.
Но сейчас я гнал от себя мысль, что повинен в гибели Петра. Не время заморачиваться. У меня еще будут часы, дни и недели, и ночи без сна — для того, чтобы помучиться угрызениями совести.
Мы расселись по машинам и очень осторожно поехали в тумане вниз с горы.
…В крошечном полицейском участке я сделал заявление о несчастном случае — все тому же комиссару Кууттанену. Видимо, финский товарищ засиделся на работе, расследуя дело об убийстве Вадима. Когда я рассказал ему о несчастье, бесстрастное лицо комиссара на миг приобрело укоризненное выражение. Оно как бы говорило: «Все время с вами, русскими, что-то случается». Однако эта мина скоро сменилась обычной непроницаемостью.