– Алла! Ты представляешь, я нашел твои духи! – выпалил он с таким счастливым лицом, будто неимоверными усилиями отыскал наконец то, что она давно потеряла и очень по этому поводу печалилась.
– Игорь! Я устала тебе говорить, что я не использую духи, поэтому ничего «моего» ты не мог найти по определению! – рассмеялась Алла.
– Нет, ты не понимаешь… Это другое… ты можешь продолжать их не использовать… или начать использовать… как хочешь… Я нашел твой аромат, сконцентрированный, сконденсированный и помещенный в этот флакончик. Ты так пахнешь, как эти духи, только слабее, тоньше… еле слышно… – Глаза Игоря горели, щеки окрасил румянец, и весь он лучился удовольствием и счастьем. – Понимаешь, я покупал себе крем для бритья, а рядом две женщины выбирали духи. Продавщица открывала им то одну бутылочку, то другую… И вдруг на меня пахнуло тобой! Алла! Я не мог не купить! Женщины сказали, что это уже старое и немодное направление, а я подумал, что – наплевать!
Он открыл коробочку, вынул маленький флакончик и вытащил язычок притертой пробки.
– Вот понюхай! Горький апельсин или грейпфрут… и еще что-то неуловимое… изысканное… Будто дымок… ветер с моря… Свежесть, горечь и пряность одновременно!
Алла взяла в руки оранжевую коробочку. Франция. «Dune». Хорошие духи или нет? Она не разбиралась в ароматах. Последний раз она поливалась рижскими духами «Консуэло», чтобы понравиться Сергею. Это было уже сто лет назад.
Игорь смотрел на Аллу с большой надеждой, как детсадовец, который под строгим надзором воспитательницы впервые своими руками сделал маме аппликацию к Восьмому марта. Алла поднесла к носу флакончик. Да… Пожалуй, ей нравится. Удильщик, как всегда, угадал… Конечно, она не станет использовать их по прямому назначению, но аромат ей приятен.
– Неужели я так пахну? – усмехнулась она.
– Ты лучше, потому что… нежнее… – И он привлек ее к себе, прижался к волосам, зарылся носом в них и глухо добавил: – До чего же я люблю тебя, Алла…
Если бы на его месте был Некто Макс, она, пожалуй сказала бы ему: «Замолчи!» Удильщику не смогла… Почему? Непонятно! Она только с неудовольствием поежилась и выскользнула из его объятий.
– Я вижу, что тебе опять не нравится, когда я говорю о любви, – огорчился Игорь. – Но почему? Это же так естественно! Когда я с тобой, мне хочется петь романсы с балладами, как менестрелю или ваганту, и читать стихи. Вот послушай несколько строк… Я, правда, забыл начало:
…И прелести твоей секрет
Разгадке жизни равносилен.
Весною слышен шорох снов
И шелест новостей и истин.
Ты из семьи таких основ.
Твой смысл, как воздух, бескорыстен…
– Ай-яй-яй! Как не стыдно врать! – рассмеялась Алла. – Ты не мог забыть начало! Ты побоялся мне его прочитать и, между прочим, правильно сделал!
– Да? – опять-таки очень по-детски огорчился Игорь. – Ты знаешь это стихотворение?
– Кто ж его не знает? Мужчины должны высечь начало этого стиха на каких-нибудь скрижалях или, на худой конец, вытатуировать на своих грудях:
Любить иных – тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин…
Так, кажется, начал это стихотворение Пастернак?
– Ну, пусть так… А что в этих строках такого… ужасного? Чтобы на скрижалях?
– Лучше ты мне ответь, почему стал врать, что забыл начало?
– Ну… побоялся, что тебе не понравится про извилины… вернее, про их отсутствие… Хотя один бог знает, что за извилины имел в виду Пастернак! Ты послушай другое:
Красавица моя, вся стать,
Вся суть твоя мне по сердцу,
Все рвется музыкою стать,
И все на рифмы просится.
Игорь жестом остановил рвущийся с Аллиных губ протест.
– Погоди! Там дальше как раз про тебя:
…И в рифмах дышит та любовь,
Что тут с трудом выносится,
Перед которой хмурят бровь
И морщат переносицу…
А дальше про меня! Слушай!
Красавица моя, вся суть,
Вся стать твоя, красавица,
Спирает грудь и тянет в путь,
И тянет петь – и нравиться…
Это тоже Пастернак! Он написал про нас! Ты постоянно морщишь переносицу, а я ужас как хочу тебе нравиться!
Он опять обнял ее и спросил:
– Ну хоть немножко-то я тебе нравлюсь?
– Разумеется, – довольно сухо ответила Алла и поспешила сменить тему: – Пастернак – твой любимый поэт?
– Да! Мне кажется, его еще так и не оценили по достоинству. Лучших стихов я не знаю. Конечно, ты сразу скажешь: «Ах, Пушкин! Ах, Лермонтов!» Я ничего не имею против них, но они слишком уж давно жили. Пастернак мне ближе и понятнее.
– Я и не собиралась сравнивать его с Пушкиным.
– А с кем бы ты могла его сравнить?
– Признаться, мне и в голову не приходило сравнивать с кем-то Пастернака. У меня другой любимый поэт.
– Кто?
– Марина Цветаева.
– Ну-у-у… – протянул Игорь. – Женщина…
– Женщина… И что? – сразу ощетинилась Алла. – Договаривай!
– Да нечего мне договаривать. Не читаю я их…
– Кого их?
– Я же сказал – женщин.
– А почему такая дискриминация?
– Никакая не дискриминация… Просто… Ну что они там могут написать?
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки…
Или наоборот – на левую с правой… Не помню! Я так тоже могу писать:
Я на правое ухо надела
Сережку с левой… ухи…
– Имей в виду, что ты остришь, и, кстати, очень жалко, на предмет Ахматовой, а не Цветаевой.
– Ну и что? Не вижу разницы.
– А ты Цветаеву-то читал?
– Сказал же – нет! – раздражился Игорь. – Так… кое-что в объеме курса средней школы… Разве женщина может так написать! Вот послушай:
На даче спят. В саду, до пят
Подветренном, кипят лохмотья.
Как флот в трехъярусном полете,
Деревьев паруса кипят.
Лопатами, как в листопад,
Гребут березы и осины,
На даче спят, укрывши спину,
Как только в раннем детстве спят.
Ревет фагот, гудит набат…
– Достаточно, – прервала его Алла. – Нечего мне устраивать тут ликбез на предмет мужских стихов! Грамотные! Я тебе тоже кое-что прочту! И из Цветаевой! Может, ты что-нибудь обо мне поймешь, перестанешь задавать ненужные вопросы и говорить о любви:
…Землю долго прожить! Трущоба —
Кровь! и каждая капля – заводь.
Но всегда в стороне ручьевой