У Полуянова внутри все захолодело. Ну и дела! Может быть, она еще не знает? Ей не сообщили?.. Неужели это ему сейчас придется выступить скорбным вестником?!
Дима пробормотал:
— Нет, Галина Вадимовна, ничем новым я вас порадовать не смогу…
Он чуть не впервые за журналистскую карьеру смутился. Не нашел слов, чтоб продолжить.
Смутить молодого, симпатичного мужчину для дамы постбальзаковского возраста — это полный кайф. Взгляд женщины мгновенно потеплел.
— Проходите, — скупо улыбнулась она.
И лишь когда Дима оказался в сумрачной прихожей и за его спиной захлопнулась входная дверь, поинтересовалась:
— А кто вы, собственно, такой?
— Дмитрий Полуянов, обозреватель газеты «Молодежные вести», — представился он.
И явно растрепанную дамочку изумил.
— Чем же я могу быть полезна вашей газете? — с некоторой даже долей кокетства вымолвила она.
Странное поведение для женщины, только что потерявшей единственного ребенка.
И Полуянов осторожно, словно по ледяной воде ступая, повторил свой заход:
— Меня интересует ваша дочь.
— Господи, да что же в ней может быть интересного для широкой аудитории? — всплеснула руками Галина Вадимовна. — Я имею в виду — сейчас?!
— Ну как… Ее дар. Ее победы. Ее — пусть не всегда удачная — музыкальная карьера… — тактично произнес Полуянов.
Галина же Вадимовна мгновенно погрустнела:
— А… я поняла. Вы, значит, про Ленку поговорить хотите…
И голос сразу сделался абсолютно нейтральный. Будто о совсем постороннем человеке говорит.
У Димы в памяти тут же всплыла заметка из его же газеты, из «Молодежных вестей» десятилетней давности, не далее как сегодня утром он вытащил ее из компьютерно-интернетского архива. То был бравурный отчет с всероссийского конкурса молодых пианистов. Восхваление его блистательной победительницы Елены Коренковой. И трогательное упоминание о маме юной пианистки, которая, когда дочери вручали Гран-при, не могла сдержать слез…
…А сейчас, когда дочь погибла, мама лишь сухо интересуется:
— Неужели нашли, кто ее убил?
Дима — его всегда занимали не такие, как все, люди — с изумлением уставился на женщину.
— Только не надо на меня вот так смотреть, — поморщилась Галина Вадимовна.
— Извините… Примите мои соболезнования… — пробормотал Полуянов.
— Не нуждаюсь, — отрезала собеседница. И добавила: — Если вы не в курсе, то объясню. С Еленой мы не общались. Вообще. Не виделись, не разговаривали. Тому лет пять как. Я ее, говоря красиво, вычеркнула из своей жизни. И ни единый человек — кто был знаком, конечно, с тогдашним поведением моей дочери — меня не осудил. — Женщина вскинула голову и раздельно произнесла: — Поэтому и весть о ее гибели, как ни жестоко сие звучит, оставила меня равнодушной.
— Во как… — не удержался Дима.
А Галина Вадимовна со все возрастающим пафосом завершила свою речь:
— У меня нет больше этой дочери.
«А голос, если она заведется, у нее сильный. Будто колокол. Могла б в оперные певицы пойти», — мелькнуло у Полуянова.
У него аж в ушах от последней громкой реплики зазвенело. А из недр квартиры вдруг раздался жалобный, тонкоголосый плач.
И Галину Вадимовну будто подменили. Только что жесткое, безжалостное лицо осветилось счастливой улыбкой.
— Маська! — радостно пробормотала она.
И со скоростью, сделавшей бы честь любой спортсменке, ринулась из коридора прочь. Удивленный Дима не стесняясь двинул за ней. И в сумрачной, на окнах плотные шторы, гостиной застал идиллическую картину: Галина Вадимовна, волшебным образом помолодевшая, глаза сияют, качала на руках маленькую девочку. Светлые кудри, худенькие ручки-ножки, пижама с россыпью сказочных медведей. В детском возрасте Полуянов не разбирался, но ребенку, кажется, было не больше двух лет.
— Баю-баюшки-баю, — пропела красивым голосом Галина Вадимовна. И на тот же мотив закончила: — Жди-те в кухне, я при-ду!
Полуянов повиновался. Прошел на кухню, плюхнулся на единственную свободную табуретку — остальные были завалены игрушками, надкушенными яблоками, перепачканной детской одеждой.
Он осмотрелся — типовые российские шесть метров. Убирать здесь, конечно, пытались, но ремонта явно не было уже лет двадцать.
Дима подавил жесточайшее желание закурить. Ну и ну, вот так семейка! Кем, интересно, эта маленькая девочка приходится Галине Вадимовне?
Его взгляд упал на прикрепленный к кухонной стене альбомный листок. Он изображал солнце — весьма кривобокое, с хаотично размещенными лучами. А под ним — еще более неуверенная надпись: «МАМАЧКЕ».
Мама? Но позвольте, уж пятьдесят-то Коренковой-старшей точно есть! А девочке — никак не больше трех!
За спиной зашелестели шаги. Журналист обернулся — на пороге стояла Галина Вадимовна. Она тут же приложила палец к губам, еле слышно попросила:
— Пожалуйста, очень тихо… У Маськи такой чуткий сон…
И Дима, тоже шепотом, потребовал:
— А кто она, эта Маська?
— Как кто? — изумилась женщина. — Дочь. — И голосом подчеркнула: — Моя настоящая дочь. Долгожданная. Любимая.
Она гордо вскинула голову и, будто не с незнакомым журналистом разговаривает, а дает клятву ей одной ведомой высшей силе, произнесла:
— И уж с ней-то все будет хорошо. Костьми лягу, но не допущу, чтоб как у Ленки!
Галина Вадимовна устало опустилась на соседнюю табуретку — прямо поверх лежащих на ней детских вещичек. Проницательно спросила:
— Вы, наверно, хотите курить?
— Мечтаю, — не стал врать Полуянов.
— Я тоже… мечтаю, — вздохнула она. — Уже больше тысячи дней как… Но — держусь. Чтоб не подавать Машеньке дурной пример…
— А давайте — пока она спит. По секрету, — ухмыльнулся Полуянов. И вытащил сигареты.
— Нет-нет, ни в коем случае! — всполошилась женщина. — Еще мне не хватало сейчас, когда столько всего позади, сорваться!
Жадно, будто алкаш на бутылку, взглянула на пачку «Мальборо» и попросила:
— Пожалуйста, уберите.
— Как скажете, — вздохнул Полуянов.
А Галина Вадимовна, будто оправдываясь, произнесла:
— Раньше… когда росла Леночка… я не сдерживалась. Считала, что имею право на личные, никому не подотчетные привычки. Что могу при дочери и курить, и выпивать. Только сейчас, к пятидесяти, я поняла: настоящая жизнь — это самоограничение…
Тут Полуянов был готов поспорить: он всегда считал, что лучше совершить что-нибудь порочное, нежели, как эта женщина, годами страдать и видеть запретный плод лишь во снах. Но дискуссию решил не затевать. Куда лучше воспользоваться тем, что разговор очень кстати свернул на Елену.