В тот день я поклялась, что никогда, ни под каким предлогом не вернусь в «Крипту». Но на следующее утро после нашего разговора с Алексом я стою перед воротами в «Крипту», хожу туда-сюда и держусь за живот. За завтраком я не смогла запихнуть в себя ни кусочка, только выпила чашку густой черной жижи, которую мой дядя называет кофе. Теперь я об этом жалею. У меня такое ощущение, будто кислота разъедает мне внутренности.
Алекс опаздывает.
Небо заволокли черные тучи. На сегодня прогнозировали грозу, похоже, так и будет. За воротами в конце короткой мощеной дорожки возвышается мрачная громада «Крипты». На фоне черного неба это здание похоже на порождение кошмара. По стене фасада разбросано где-то около дюжины маленьких окон, они смотрят на тебя, как немигающие глазки паука. Участок земли между зданием и воротами в моих детских воспоминаниях запечатлелся как луг, но сейчас я вижу, что это обычный газон — трава скошена, проплешины там и здесь. И все же живая зеленая травка в тех местах, где она смогла пробиться сквозь землю, кажется совершенно чужой. В таком вырванном из реальности месте, на границе жизни и смерти, ничто не может рождаться, расти, расцветать.
Вообще-то «Крипта» в буквальном смысле расположена на границе — на восточной границе Портленда, задняя стена выходит на Присампскот-ривер, а дальше, за рекой, — Дикая местность. Электрифицированное (или не электрифицированное) пограничное заграждение упирается в «Крипту» с одной стороны и начинается снова с другой. Это здание — звено ограды.
— Привет.
Алекс идет по тротуару, ветер ерошит его волосы. Мне стоило надеть теплый свитер — ветер сегодня довольный прохладный. Алексу, видимо, тоже холодно, он идет, сложив руки на груди. Еще бы, на нем ведь форменная хлопчатобумажная рубашка охранника. А еще у него на шее болтается беджик. Таким я его видела только в день, когда мы впервые заговорили возле лабораторий. Он даже надел новые джинсы, с манжетами, а не какие-то там потертые и обтрепанные. Все это — часть плана. Служащие тюрьмы должны поверить, что мы здесь с официальной миссией. Меня утешает то, что Алекс все в тех же старых кроссовках с раскрашенными чернилами шнурками. Эта деталь дает мне силы быть здесь, с Алексом, делать то, что мы задумали. Я могу сфокусироваться на чем-то, зацепиться за крохотную частичку нормальности в мире, который вдруг стал чужим.
Алекс останавливается в нескольких футах от меня.
— Извини, что опоздал, — говорит он.
Лицо у него абсолютно спокойное, но в глазах я вижу тревогу. Двор патрулируется, и возле ворот стоят охранники, так что мы не можем прикоснуться друг к другу или повести себя как знакомые.
— Все нормально.
Голос у меня срывается, кажется, меня лихорадит. После нашего вчерашнего разговора у меня постоянно кружится голова, тело то огнем горит, то словно погружается в ледяную воду. Я почти ничего не соображаю. Чудо, что я смогла сегодня выйти из дома. Чудо даже то, что я надела брюки, чудо в квадрате то, что я не забыла обуться.
«Мама, может быть, жива. Мама, может быть, жива».
Вот и все, о чем я способна думать, это предположение вытесняет из моего мозга все здравые мысли.
— Ты готова?
Алекс говорит тихо, без выражения, на случай, если охранники держат ухо востро, но я улавливаю в его голосе нотки беспокойства.
— Кажется, да, — я пытаюсь изобразить улыбку, но губы словно превратились в потрескавшийся камень. — Это ведь, возможно, и не она. Ты мог ошибиться.
Алекс кивает, но я вижу — он уверен, что не ошибся. Он уверен, что моя мама здесь — в этой возвышающейся над землей могиле. И она была здесь все это время. Я не в состоянии думать ни о чем другом. У меня нет сил решать, насколько велика вероятность правоты или неправоты Алекса. Я должна сконцентрироваться и направить всю свою волю просто на то, чтобы устоять на ногах.
— Тогда идем, — говорит Алекс.
Он следует впереди, как будто сопровождает меня по официальному делу. Я, как мы договаривались, смотрю в землю. Я почти рада, что Алекс вынужден делать вид, будто мы незнакомы. Не уверена, что смогу сейчас поддержать разговор. Тысячи ощущений, тысячи вопросов атакуют меня. Тысячи давно похороненных надежд и желаний… Но я не могу ни за что зацепиться, не могу найти ни одной теории или причины.
Вчера Алекс отказался что-то мне рассказывать. Он все повторял: «Ты должна сама увидеть, не хочу тебя обнадеживать». Как будто забыл все другие слова. А потом сказал, что мы должны встретиться у «Крипты». Наверное, у меня был шок. Я все гордилась, что не стала впадать в истерику, не стала рыдать, орать, требовать объяснений, но, когда оказалась в своей спальне, поняла, что совсем не помню дорогу домой и мне было плевать на регуляторов и патрули. Наверное, я шагала, как робот, по улицам, ничего не видя перед собой.
А к утру я, похоже, достигла пика шокового состояния или потери чувствительности. Иначе я вряд ли смогла бы встать с постели и одеться. Я бы не смогла найти дорогу к «Крипте», не смогла бы идти сейчас за Алексом и держать дистанцию. Алекс показывает свое удостоверение охраннику у ворот и указывает на меня. Объяснение он явно отрепетировал заранее.
— С этой девушкой во время эвалуации… случился инцидент, — бесстрастным голосом говорит Алекс.
Они оба смотрят в мою сторону: охранник подозрительно, Алекс, насколько это возможно, безразлично. Его глаза холодные, как сталь, в них нет и капельки тепла, это заставляет меня нервничать. Неприятно сознавать, что он так мастерски способен превратиться в кого-то чужого, в человека, который не имеет ко мне никакого отношения.
— Сюда за такое не сажают. Но ее родители и мое начальство решили, что ей будет полезно вспомнить о том, к чему может привести неповиновение.
Охранник переключает внимание на меня. У него толстое красное лицо, кожа вокруг глаз напоминает дрожжевое тесто. Я представляю, как его глазки утопают в этом тесте навсегда.
— Что за инцидент? — Охранник надувает пузырь из жевательной резинки и перекладывает здоровенную автоматическую винтовку с одного плеча на другое.
Алекс наклоняется вперед, так что его и охранника за воротами разделяет всего несколько футов, и понижает голос. Но я все равно слышу, как он говорит:
— Сказала, что ее любимый цвет — цвет рассвета.
Охранник сморит на меня еще секунду, а потом машет рукой, чтобы мы проходили.
— Постойте там, пока я открою.
Охранник уходит в сторожевую будку, она один в один такая же, как пост Алекса у лабораторий, и через несколько секунд электронные ворота, вибрируя и содрогаясь, открываются вовнутрь. Мы с Алексом идем через двор к входу в здание тюрьмы. С каждым шагом мрачный силуэт «Крипты» увеличивается в размерах. Ветер усиливается, поднимает пыль в унылом дворе, гоняет полиэтиленовый пакет по траве, а воздух наэлектризован, как всегда бывает перед грозой. Кажется, эта безумная вибрирующая энергия может в любую секунду превратить весь мир в хаос.