Валерий Петрович слушал, оценивал реакции Жучкова и с сожалением понимал: тот, скорее всего, не врет. И прихватить его на чем-нибудь будет сложно.
А, черт возьми, очень хотелось бы прихватить. Хотя бы для того, чтобы выбить из его голоса эту высокомерную ленцу. Но прихватывать Жучкова (и ему подобных) надо было раньше, где-нибудь в самом начале девяностых, пока тот был, скорее всего, мелкой уголовной сошкой и не набрал еще свою нынешнюю силу. Но кому было тогда его прихватывать? Ходасевича (и других честных офицеров) как раз в ту пору попросили из органов. Оставшиеся, вместе со всей страной, лихо взялись воплощать лозунг «Обогащайтесь!».
Обогатились в итоге разные жучковы. Нежучковым не досталось практически ничего.
Параллельно своим мыслям и беседе Ходасевич внимательно посматривал по сторонам.
Из дома вышла деваха модельной внешности – вероятно, та самая, которую хозяин назвал «лялькой». Она была в мужской рубашке на голое тело и в туфлях на высоких каблуках. Рубашка была ей явно мала. Она увидела, что ее хозяин в беседке не один – бесстыже потянулась, подставляя заспанное личико осеннему солнцу (а ноги и бедра всеобщему обозрению), произвела впечатление и скрылась в недрах дома.
В беседке, где они пребывали с радушным бандюком, вчера явно происходило пиршество. Об этом свидетельствовали пустые бутылки в углу: из-под «Хеннесси», «Мартини», «Перье» и «Эвиан». Бутылок имелось примерно столько, чтобы хорошенько гульнуть вдвоем. На барбекюшной решетке лежали немытые шампуры. На тарелке, забытой на столе, засыхали кинза, укроп и крупно нарезанный болгарский перец.
И еще: на полу, рядом с бутылками, стоял наполовину полный пакет из «Рамстора».
Продолжая беседу с хозяином, Ходасевич, словно в задумчивости, встал и прошелся по беседке. Попутно заглянул в полиэтиленовый пакет. В нем лежали свежие грибы. И принесли их явно не с рынка, а из леса. Об этом свидетельствовали золотые листики вперемешку с грибами, и еловые веточки, и крошки земли. Дары леса явно еще не перебирали.
– А вы что, Роман Георгиевич, – вежливо перебил Жучкова полковник, – по грибки сегодня ходили?
– Я?! – хозяин изумился, словно Ходасевич спросил, любит ли он переодеваться в женское белье.
– Откуда же, если не секрет, грибочки?
– А, это Мишка где-то надыбал.
– Кто такой Мишка?
– Мой лакей. Живет здесь, пока я в Белокаменной вопросы решаю. За домом присматривает.
– О! Значит, он был здесь, в Листвянке, в минувшую среду? И мог что-то видеть или слышать… Могу я с ним поговорить?
– Да не вопрос!
Жучков раззявил пасть и проорал что есть силы:
– Мишка!!! Ко мне!
Через пять секунд на крыльцо псевдо-Горок выскочил лысый мужчинка лет пятидесяти. Его лысина (в отличие от Жучкова) имела естественное происхождение, и весь он был какой-то замухрышистый, типичный бич – бывший интеллигентный человек. На рысях он побежал на зов хозяина.
Когда Мишка предстал перед ним, как лист перед травой, Роман Георгиевич гаркнул:
– Ты, Мишка, где грибочки-то эти взял?! Которыми нас вчера с Лялькой потчевал?!
– Собрал-с, – вытянулся во фрунт пятидесятилетний Мишка.
– Где собрал? В лесу?
Присутствие внушительного, загадочно покуривающего Ходасевича сбивало приживальщика с толку: кто таков и о чем успел нажаловаться хозяину? Слуга шмыгнул носом, забегал глазами, опустил очи долу и наконец молвил:
– Здесь я их нашел, в поселке. Да вы не сомневайтесь: грибы хорошие, боровики, один к одному. И если про меня говорят, что я украл, то имейте в виду, Роман Георгиевич, врут. Ничего я не крал. Нашел просто. Кто-то потерял, а я подобрал.
– Так, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, молвил Жучков, – ни хера я не понял, давай-ка рассказывай все по порядку.
Мишка откашлялся, внутренне собрался и голосом, в коем изначально звучала вина, пояснил следующее.
Он в эту пятницу вечером на станцию, значит, ходил. За продуктами.
– За водкой бегал, байстрюк! – осклабился Жучков.
Да ведь не только ж за водкой, приложил руки к груди Мишка. И за продуктами для вас, Роман Георгиевич, чтобы хлебушек у вас свеженький был да молочко…
– Кто ж это с вечера за свежим хлебом-то ходит! Что ты пиндишь?! Я говорю: за водкой!
Пусть так, возразил лакей, как будет угодно, а только отношения это к делу, то есть к данному пакету, не имеет.
– А что имеет?!
А имеет то, что, возвращаясь из магазина и уже свернув на родимую Чапаева, увидел он у забора валяющийся пакет из «Рамстора», причем полный. Подошел потихоньку и решил осторожненько посмотреть: а вдруг там бомба или еще что-нибудь неприятное. Посмотрел – батюшки! – а там грибки. На первый взгляд вроде съедобные, насколько в темноте видать. Ну, он, Мишка, и решил их с собой взять. На свету дома оказалось, и правда хорошие. Видать, собрал кто-то в лесу, а до дому не донес. Может, перепил по дороге, потому и бросил. А может, тяжело ему нести показалось. А ему, Мишке, все впрок; все полезно, что в пузо полезло. Он вечером в пятницу грибочков отварил, а потом и поджарил. И сам ел, и вас, Георгиевич, потчевал. И вы, если помните, хвалили. А эти сырые, что в беседке остались, он, Мишка, приготовить не успел – да они уж теперь, наверно, слежались, надо будет выбросить…
Жучков по ходу рассказа постепенно наливался яростью, и в этом месте дал эмоциям выход. В несчастного Мишку полетела керамическая пепельница. Тот увернулся, пепельница ударила в перила беседки и разлетелась на осколки.
– Чтоб ты мне еще!.. – проревел Жучков. – По помойкам лазил!.. И меня г…м кормил!..
– Все! – залепетал дворецкий. – Виноват! Не подумал! Больше не буду!..
– Вы мне позволите, Роман Георгиевич, – мягко осведомился Ходасевич, – поговорить с вашим подчиненным лично?
– Да забирайте вы его! – отмахнулся Жучков. – Хоть к себе в подвалы Лубянки! Хоть иголки там ему под ногти загоняйте!
– И пакетик, разрешите, я с собой возьму. Можно без грибов.
– Нет уж, заберите-ка вы их все. А то этот, – уничижающий жест в сторону Мишки, – опять их мне на стол подаст… – И гаркнул слуге: – А ты что стоишь? Не слышал, что тебе сказали? Бери пакет и иди с товарищем полковником. Не будет же он сам эту грязь таскать!.. А потом приберешь здесь все. А то, ишь, грязищу развел!.. Дармоед.
Ввиду того, что пепельница была изничтожена, Жучков яростно раздавил окурок сигары в решетке барбекю и отправился к выходу из беседки.
– Последний вопрос, – остановил его Ходасевич. – Видеокамера, установленная у вас над калиткой, – пишущая?
– Только на одну кассету – на три часа. Потом запись стирается и начинается по-новой. А что?