– Вы что, хотите узнать, есть ли у нас алиби?
Валерий Петрович холодно кивнул.
– Именно. Именно это я и хочу узнать.
– Ну-у…
Мужчинка в дрянном галстуке развел руками и подергал себя за кончик носа. Жена его явно не ожидала подобного жесткого поворота беседы и, казалось, впала в ступор, не зная, как реагировать. А супруг ее Стас заговорил словно по писаному. Будто заучил свой краткий спич наизусть.
– Я, если вы желаете знать, задержался на службе примерно до восьми вечера. Потом ехал по пробкам домой, поставил на стоянку свой лимузин и пришел в квартиру около десяти. Леночке тогда уже сообщили об исчезновении Аллы Михайловны.
– Кто может ваше алиби подтвердить?
– Вплоть до двадцати часов – коллеги по работе. Я, знаете ли, уходил не последним, ребята еще на службе оставались… А потом без чего-то десять меня видели сторожа на автостоянке возле дома.
– Хорошо, – кивнул полковник и обратился к его жене: – Теперь вы.
Та не стала возмущаться бестактным вопросом, лишь плечами пожала.
– Я тоже была на работе – примерно до половины восьмого, потом ехала на метро, зашла в магазин… Дома я оказалась около половины девятого, тут как раз и Любочка позвонила… Но неужели вы думаете, – начала она-таки гневную тираду, – что мы способны…
Ходасевич прервал ее:
– Кому юридически принадлежит дача, на которой проживала Алла Михайловна?
– Ей принадлежит. Моей маме.
Крупнотелая Леночка смотрела на полковника зачарованно, словно удав на кролика.
– Как далеко, вы говорите, расположен от Москвы дом вашей матери?
– Пятнадцать километров от кольца.
– По какому шоссе?
– По Щелковскому.
– Какого размера участок?
– Двадцать пять соток.
– Изрядно. Какого размера дом?
– Маленький. Шестьдесят квадратных метров. Там всего две комнаты. Плюс терраса.
Вопросы сыпались один за другим – и столь же быстро, будто загипнотизированная, отвечала на них Елена. Супруг с легким удивлением взирал на нее. Видимо, не часто подруга дней его суровых бывала столь покладиста.
– Дача теплая?
– Да. Есть газ.
– Удобства в доме имеются?
– Да.
– Какова рыночная стоимость вашей фазенды?
– Мы специально не узнавали, но, я думаю, тысяч двести.
– Ой ли! Думается, что все триста тысяч долларов, а то и триста пятьдесят…
Гостья не стала опровергать слова Валерия Петровича, только плечами пожала: дескать, все возможно. А полковник продолжал допрос в жестком варианте. Странно, но Леночка не возмущалась – словно была готова к подобному разговору.
– Вы – единственная дочь Аллы Михайловны?
– Да.
– То есть – единственная наследница?
– Полагаю, да.
– Почему «полагаете»? Что, ваша мать написала завещание в чью-то пользу?
– Насколько я знаю, нет.
– Отлично. Значит, в случае смерти Аллы Михайловны вы становитесь богаче, как минимум, на триста тысяч у.е.?
Елена поправила полковника, спокойно и величаво:
– Вот именно, что в случае смерти, а не в случае безвестной пропажи.
Кажется, несмотря на слезы, нервы, поиски, она успела тщательно обдумать юридические аспекты исчезновения матушки. Тут Валерий Петрович не удержался от прямой провокации – когда выводишь оппонента из себя, можешь порой получить результаты, о которых и не мечтал.
– То есть вы заинтересованы в том, чтобы найти труп вашей маменьки…
Лена на провокацию не поддалась. Глаза ее метнули молнии, но ответила она серьезно и скорбно, поджав губы:
– Я заинтересована в том, чтобы узнать хоть что-то о ее судьбе… – И тихо добавила: – Не зря же говорят, что пытка неизвестностью – самая страшная в мире пытка…
– Это все лирика, – сделал отстраняющий жест полковник.
Он был намеренно жёсток, даже жесток. Но женщина не возмутилась – только в глазах ее вспыхнул гневливый огонек, да губы она сжала потверже. Не дама – кремень.
А Валерий Петрович продолжал:
– Какими заболеваниями страдала Алла Михайловна?
– Вы хотите узнать, не было ли у нее склероза?
– Я просто спросил вас, чем она болела.
– Никакого маразма у нее и близко не было. Да что вы хотите: она примерно ваша ровесница: ей и семидесяти не было. – И собеседница неожиданно нанесла ответный удар: – Но проблем с лишним весом у нее точно не имелось.
Стас метнул на супругу взгляд одновременно и восхищенный, и осуждающий. Однако полковнику эти мелкие уколы были, будто слону дробина. После того как ночи напролет, неделя за неделей допрашиваешь диверсантов в Анголе – которые готовы своей ненавистью испепелить русского и при первой возможности обрушивают на военспеца огромные кулаки, – фехтовальные выпады московской дамочки были не страшнее комариных укусов.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Обычный старческий, – интонационно выделив последнее слово, еще раз попыталась уязвить Ходасевича Елена, – набор болезней. Гипертония. Диабет по второму типу.
– Она никогда неожиданно не теряла сознание?
– Нет.
– Не было случаев выпадения памяти?
– Нет.
– Что представляет собой эта Люба – подружка вашей матери?
Полковник решил смягчить тон допроса и сделать несколько выстрелов наугад. Кто знает: может, при подобной пальбе в белый свет, как в копеечку, он случайно поразит какую-нибудь цель.
– Н-ну, мама старше Любаши лет на пятнадцать. И они давно знакомы друг с другом, лет тридцать, наверное. Люба художница не очень известная, но ее работы продаются, даже выставляются. Когда-то Любовь Геннадьевна сильно пила, но лет пять как завязала и с тех пор спиртного даже в рот не берет. Когда-то у нее были и мужья, и любовники, и кого только не было, однако сейчас она совершенно одна. Детей у нее нет. Вот она и привязалась очень сильно к моей матери, да и вообще к нашей семье. Живет она в Листвянке постоянно, квартиру в Москве, кажется, в былые времена пропила.
– У этой Любаши, Любови Геннадьевны, быть может, имелись основания втайне ненавидеть вашу мать? Какая-то давняя, скрытая вражда?
От Валерия Петровича не укрылось, что при этом вопросе Стас вдруг дернулся и слегка покраснел.
– Полагаю, что подобного быть не может. – Елена решительно покачала головой. – Обе они, и мама, и Любаша – женщины прямые и, если что не так, сразу выясняют друг с другом отношения.