Кладу трубку. В изнеможении откидываюсь на спинку дивана.
Я не сомневаюсь, я просто уверена: это какая-то ошибка.
Костя – совсем не из тех, кто охотится за моими (на самом деле несуществующими) деньгами.
Однако часы показывают восемь вечера... восемь тридцать... девять... девять тридцать... Я плачу, мечусь по комнате... Но... Писк в трубке мне, наверно, просто почудился. Константин мне так и не позвонил.
Поспать мне действительно удалось лишь пару часов – на плече у моего кареглазого красавца перед рассветом, когда мы оба были вымотаны до донышка, но безмерно счастливы. Потом я попросила, чтобы он отвез меня в санаторий.
– Когда мы встретимся снова? – требовательно спросил мой искуситель.
Я засмеялась:
– На свадьбе!
Увидела, как вытянулось его лицо, и добавила:
– На свадьбе наших детей. Когда твоя дочка будет выходить за моего Максимку.
Я улыбалась кареглазому шоферу, но думала уже не о нем. Мне предстоял тяжелый день: шесть тренировок при почти бессонной ночи совсем не шутка. Но настроение все равно было прекрасным. Во-первых, с плеч слетел груз вины (ведь я, несмотря на все заверения Константина, думала, что, может, и вправду довела Елену Ивановну до инфаркта!). А во-вторых, в голове проносились соблазнительные планы, как распорядиться огромными деньгами – теми, что мне в случае успеха моего расследования посулил вдовец. Я практически не сомневалась, что мне удастся раскрыть тайну и что Димусик не обманет, заплатит. На пятнадцать тысяч можно многое себе позволить. И Максимку в парижский Диснейленд свозить. И купить машину. А мой кареглазый мачо-водитель научит меня ею управлять... О том, чтобы пустить деньги на отдачу долга – той самой тридцатитысячной кабалы, в которую меня загнал директор санатория – я и не думала. С какой стати я буду платить, если теперь совершенно точно известно, что я к гибели Елены Ивановны непричастна?
Но пока нужно просто затаиться. Притвориться, будто я покорна, со всем смирилась и честно отрабатываю долг. И очень осторожно попытаться выяснить: каким образом, а главное, кто довел до смерти мою толстушку?
Кое-какие мысли у меня на этот счет были. Во-первых, та секретная процедурная – о которой рассказывал Константин. Та, где практиковал мой отставленный воздыхатель Старцев. Интересно, что он там с Еленой Ивановной делал? Может, вколол какое-то лекарство – скажем, ослабляющее сердечную мышцу? А она после укола отправилась ко мне на тренировку. Конечно, в таком случае исход был предрешен...
Но пока это исключительно мои домыслы. За них вдовец не заплатит. Ему конкретные доказательства нужны.
Чтобы их добыть, было два варианта: первый и самый простой – возобновить с Георгием Семеновичем отношения. Вновь приблизить его к себе, обаять, очаровать – и попытаться все разузнать самой.
Однако мне этот путь казался не очень подходящим. Старцев – совсем не дурак и может что-то заподозрить. Почему сперва я его практически послала, причем в грубой форме, а теперь вдруг воспылала горячими чувствами? Да еще и расспрашиваю про работу – хотя прежде, когда мы в Кирсановке с ним встречались, совершенно ею не интересовалась и говорила исключительно о себе? И потом: вдруг дело дойдет до постели? Старцев ведь явно только об этом и мечтает. А мне совсем не хочется с ним близости. Ни для дела, ни просто так. А уж как подумаю, что он с этой жирной мерзкой Бэлой спал – и вовсе противно становится.
Поэтому у меня созрел совсем другой план, и вместо обеда я отправилась на поклон к Машке.
Застала подругу в сестринской. Машка с чрезвычайно довольным видом раскинулась в кресле и попивала чаек. На столе перед ней стояли две коробки дорогих конфет. Открыты были обе, и подруга щурилась на них с видом кошечки, только что разжившейся жирненькой домашней сметаной.
– О, Лилька! – обрадовалась она мне. – Садись. Угощайся. Смотри, какая вкуснотень!
Надо отдать Машке должное: она человек не жадный. Последним куском хлеба, конечно, не поделится, но когда благодарные пациенты заваливают конфетами, в одно лицо под подушкой их есть не будет.
Я не чинясь налила себе чаю и налетела на шоколадное богатство. Когда голова после бессонной ночи тяжелая, сладкое самое оно. Помогает мозгу проснуться.
– Ну, чего, Маш? – спросила я между «Трюфелем» и «Золотой нивой». – Хорошо тебе здесь?
– Хорошо, – кивнула она. Но не забыла подколоть: – Если бы ты мне еще долг отдала, совсем бы замечательно было.
Я ухмыльнулась:
– Держи.
Она в изумлении уставилась на новенькие стодолларовые купюры. Пробормотала:
– Ты что, разбогатела? А говорят, у тебя долг огромный...
Ага. Слухи, значит, уже разлетелись.
Я пожала плечами:
– Ну, мало ли что говорят.
– Хотя да, – задумчиво произнесла Мария. – Ты, Лилька, такая. Из любой ситуации выкрутишься. – И вдруг прыснула: – Помнишь, как в школе? Когда мы себе оценки в журнале исправили?
Эту историю я помнила прекрасно. В конце четверти зануда-химичка вкатила нам с Машутиком по трояку за контрольную, и это было дико обидно, потому что мы едва ли не впервые уверенно шли на четверки. Три балла, да еще за контрольную, разом перечеркивали наши достижения. И тогда Машка предложила: химичка, вон, все равно слепая и почти в маразме, ничего в голове не держит. Давай, мол, трояки в журнале на пятерки переправим – она ничего и не заметит. Сказано – сделано. Но в тот момент, когда Мария уверенно переделывала свой трояк в пятерку, у нее вдруг потекла ручка. И в журнале прямо поверх оценок появилось огромное уродливое пятно. Его любой маразматик разглядел бы. Машка подняла дикую панику. Попробовала замазать пятно «штрихом», получилось еще хуже, начала реветь, стала предлагать, чтобы мы с ней пошли с повинной прямиком к директору... Я, конечно, тоже испугалась. Но только, в отличие от Машки, сразу поняла: повинись мы перед школьным начальством, нам вообще головы открутят. Да как вы посмели! Исправлять оценки в классном журнале! Да еще его испортить!!
Я тогда рявкнула на нее: «Хватит реветь!»
И, не долго думая, схватила журнал и бросила его в свою сумку. Он поместился – в то время в моде портфели огромные были. Мы с Машкой как ни в чем не бывало покинули школу. А с журнала сняли пластиковую обложку и сожгли вечером на пустыре.
Следствие в школе шло долго. Классная и директор потрясали кулаками, угрожали учетом в детской комнате милиции и трясли наших хулиганов. Я наказала Машке: «Не признавайся! Даже если тебя к стенке припрут – все равно не признавайся ни в чем!» И хотя репутация у нас с ней была не ахти, конкретно нас никто не заподозрил. История с исчезновением классного журнала постепенно сошла на нет, в четверти по химии у нас оказались долгожданные четверки. Баллы-то учителя выставляли по памяти, а маразматическая химичка и вовсе попросила, чтоб мы сами записали ей, какие у кого текущие оценки...