Кате становилось все страшнее и страшнее. А Верка продолжала лить в огонь масло:
– И за страницами следи со всех глаз! На половинку ноты опоздаешь – он уже слюнями брызжет. Потом в антракте может цветами исхлестать.
– Вер… может, ты еще кого-нибудь поищешь? – жалобно попросила Катя. – У меня слух-то, ты знаешь, не очень… Да и регистры эти… как я их все запомню?!
– Катерина! Ну кого я найду?! – сердилась подруга. – У нас у всех расписание плотное, вечера заняты. Скажи спасибо, хоть есть возможность с утра потренироваться!
– Спасибо, конечно, – пробормотала Катя.
…Костя наговорил ей много обидного, когда в пять утра она побежала на первый поезд метро… Напоследок заявил:
– Точно кролик! Совсем без мозгов… Надо ж такое придумать: в ка-ан-сэр-ваторию она собралась! В пять утра! Кому лапшу вешаешь?
– Уж лучше в консерваторию, чем, как ты, в казино, – пробурчала Катя и хлопнула входной дверью.
Шварк раздался на весь подъезд. В соседней квартире аж собака залаяла. А Катя с удивлением отметила: ей полегчало.
…В утренней консерватории было что-то торжественное и мистическое: заспанная вахтерша, гулкий зал, строгие лица композиторов на стенах… Орган, казалось Кате, смотрел на нее снисходительно: куда, мол, тебе до меня, кролик…
Верка позволила подруге изобразить «собачий вальс». Даже столь примитивные звуки на органе вышли торжественными, эпохальными. А Рубинштейн на портрете от легкомысленной мелодии, привиделось Кате, скривился…
– Все, хорош баловаться, – постановила Верка. – Давай делом займемся. Смотри, вот они, регистры. Запоминай. Но я тебе еще и картинку дам, там нарисовано, как они расположены. А вот ноты – вся сегодняшняя программа. Сплошной Бах. Дома обязательно проиграй, чтоб запомнить, когда страничку перелистывать. А вот, видишь, в нотах значки: когда какой регистр включать. Тоже заучи назубок. И смотри не опаздывай – великий Гинзбург перед концертом кофе требует. Любит, чтоб не буфетчица подавала, а помощница.
– Вера! Я… я не успею все это запомнить! И проиграть… Да я пять лет за инструмент не садилась! И памяти у меня нет! Особенно музыкальной…
– Катюшка, милая, солнышко, ну пойми ты! Надо мне улететь, надо! Я, может, оттуда с обручальным кольцом вернусь, понимаешь? А тут – какой-то концерт. Но не могу же я просто не прийти! Представляешь, что будет, если Гинзбург без помощницы останется?
«Ну а я-то тут при чем?» – устало подумала Катя. Но, конечно, промолчала.
…Весь день до пяти она мучила старенькое домашнее фортепьяно. С грехом пополам, двумя пальцами, изображала Баха. К третьему часу мучений соседи принялись колотить в стену. Но Катя стучала и стучала по клавишам, бормоча: «Туру-рум… страница… рурурурурурум…регистр…пу-у-ум…регистр…»
В четыре позвонил Костя. Сказал ласково, будто б и не орал на нее в ночи:
– Я сегодня рано приду, часов в восемь. Ужин организуешь?
– Ужин… там в холодильнике плов остался. Разогревай. Я часов в десять вернусь.
– Снова в консерваторию собралась? – издевательски уточнил он.
– В консерваторию, – спокойно ответила Катя. И пригласила: – Хочешь – приходи. Органный концерт Гарри Гинзбурга, в Большом зале. А я Гинзбургу помогать буду.
– В каком, интересно, смысле – помогать? – поинтересовался Костя.
Катя, испуганная, уставшая, злая, не удержалась:
– Да уж не в таком, как тебе твоя секретарша помогает.
– Катерина, – строго попросил Костя. – Ты выражения выбирай.
– Пошел ты… – пробормотала Катя.
Эту конструкцию она употребила впервые в жизни.
Не дожидаясь Костиного ответа, положила трубку и ошалело повторила: «Пошел ты!»
Грубые слова звучали музыкой. Ай да она, ай да кролик!
* * *
Гарри Гинзбург встретил новую помощницу ласково:
– Красавица какая: шейка худенькая, ручки тоненькие…
Катина правая рука немедленно оказалась в объятиях его жарких губ.
– Э… рада познакомиться с вами… Гарри… э-э…
– Для тебя – просто Гарри.
Он оставил в покое ее кисть и притянул девушку к себе. Катя приготовилась вырываться, но Гинзбург лапать ее не стал. Просто сжал ее со всей мощи и выдохнул в ухо:
– Смотри, цыпочка… Вера мне позвонила, за тебя поручилась. Классная, сказала, специалистка. Так что гляди. Чтоб сработала как по нотам.
Слегка сжал ее шею огромной лапищей:
– А ошибешься – после концерта лично удавлю. Все, беги скоренько за кофе. Без сахара, двойной.
* * *
Гарри Гинзбург считался лучшим органистом страны.
– Зал полный, – сообщила Кате участливая билетерша. – В партере – помощник мэра, в амфитеатре – американский посол и музыкальные критики… – И без перехода: – Ты молодая такая, дочка… Смотри, не подведи Гинзбурга.
За пять минут до начала к Кате подошла брюзгливая дама в вечернем платье:
– Ты… как там тебя…
– Катя.
Дама закатила глаза:
– Фамилия твоя!
– Камышова.
– Не сестра Камышовой? – оживилась тетка. – Балерине Камышовой? Вроде похожа…
– Нет. Не сестра, – решительно открестилась от семьи Катя.
– Ну, с богом, – объявила дама и решительно поцокала по паркету сцены.
– Вечер органной музыки. В программе – Иоганн Себастьян Бах. Исполняет… заслуженный артист России, лауреат международных конкурсов… Гарри Гинзбург… помощник органиста – Екатерина Камышова.
…А зал – он как огромное животное. Лица, глаза, одежда, бриллианты сливаются в причудливый комок. И все рецепторы комка направлены на сцену, сконцентрированы на Гинзбурге, настроены на музыку.
– Бах. Фантазия и фуга.
Легко и быстро распахнуть ноты. Включить первый регистр. Отступить. Гинзбург улыбается ей, его пальцы замирают над клавиатурой…
«Я – не кролик! Я больше не кролик!»
Аккорды. Вот это мощь! Никакого сравнения, если слушать из зала… Ту-рум… регистр… страница… как хорошо, что она чуть не наизусть эту «Фантазию» вызубрила… регистр… Гинзбург спокоен, она все делает правильно. И кто посмел говорить, что «у нашего кролика память – ноль»?
Аплодисменты. Гинзбург кланяется. Катя скромно стоит в сторонке, смотрит в зверя-зал, дышит его энергией.
Гарри возвращается к органу, шипит:
– Страницами не шелести. Безрукая.
Ну, это не упрек. Интересно, как ему может мешать шелест, когда от органа такой грохот стоит?
На втором произведении Катя чуть-чуть запаздывает с регистром и, как предсказывала подруга, получает от мастера ощутимый пинок ногой. Кажется, даже колготки поехали. Ладно, переживем. Сама виновата.