– Стас! – тщетно звала она. – Юля!..
Но те не откликались. Да и надо ли их тревожить? Ведь они заняты. Стас – смотрит на свою маму такими счастливыми, преданными глазами, а Юлечка – манерно отвечает пробившемуся сквозь кордон охранников журналисту:
– Я не спорю: известность, конечно, штука чрезвычайно утомительная... – Вскидывает на него взгляд задорных, искрящихся глаз и весело добавляет: – Но мне она так нравится!
А Тане тоже: и весело, и немного смешно. И так хочется оказаться среди них – навсегда оставшихся в беспечности и в жарком лете...
– Таня! Таня! Танечка! – в который раз нашептывал Валерий Петрович.
И в который же раз ответом ему была тишина.
Падчерица лежала в постели – бледная, под стать роскошным, белого шелка, простыням, в светлых волосах играет солнце, губы сдвинуты в горестную полоску, руки бессильно разбросаны.
– Мы сделали все, что могли, – разводили руками врачи. – Но слишком серьезная травма... большая кровопотеря... плюс шок...
Валерий Петрович не успел совсем чуть-чуть. Даже смог в свете взошедшей луны увидеть взмах ножа и как сталь вонзается в беззащитное тело. И, в бессилии, закричать. И увидеть, как в черную ночь бросается незнакомая мужская фигура...
Таня осела на траву, кровь заливала ее грудь, пальцы падчерицы судорожно вцепились в стебли тюльпанов.
«Все...» – мелькнуло у полковника, и сердце пронзила боль. Невыносимая. Раздирающая.
Ему больше незачем жить. Он тоже должен умереть. Его сердце уже останавливается. Прямо сейчас...
Но мозг – мозг разведчика – так легко не сдавался. И Ходасевич выкрикнул застывшему за его спиной водителю Лехе:
– За ним!
И сам первым бросился вслед убегающему мужчине.
Они настигли его на краю поляны, и Леха еле смог оттащить грузного пожилого полковника, насмерть вцепившегося в горло убийцы.
Сейчас все это было позади. Забыты и первый шок, и аханье журналистов по всем каналам, и громкие заголовки в газетах: «Известный актер оказался убийцей!», «Трагическая гибель наследника миллионной империи!»...
Главным оставалось здоровье Тани. Ее прооперировали. И даже, сказали, успешно. Однако она – уже на протяжении пяти дней! – никак не приходила в себя...
– Знаешь, мама, – расслышала Татьяна ломкий юношеский голос, – мне кажется, я никогда не влюблюсь. Девчонки... они... постоянно хихикают, говорят про тряпки. И вообще дуры.
– Ох, Стас, не говори ерунды! – донесся в ответ такой знакомый голос Холмогоровой. – Влюбишься, еще как! И приведешь ко мне в дом какую-нибудь... блондинку. Просто время твое пока не пришло. Потерпи.
«Вот он и влюбился, – мелькает у Тани. – А я его убила...»
Ведь Стас – он вообще ни при чем, он в этом раю из-за нее.
Татьяна бессильно, жалобно стонет. Открывает глаза.
И слышит такой знакомый Валерочкин голос:
– Ох, Танюшка! Ну, наконец-то!
Актер Александр Пыльцов потребовал суда присяжных. Его адвокатам платили многотысячные гонорары, журналистам, освещавшим процесс, за лояльность подбрасывали деньжат. Однако суд все-таки признал его виновным в убийстве троих человек – Юлии Шипилиной, а также Марины Евгеньевны и Станислава Холмогоровых.
Татьяна Садовникова выдвигать обвинений против актера не стала. Ее показания по делу, спасибо отчиму и его связям, согласились просто зачитать. Она была готова на что угодно – лишь бы не присутствовать на процессе и никогда больше не видеть актера. Да и про Холмогоровых, особенно про Стаса, слушать ей было бы горько – особенно в зале суда.
К черту не сбывшуюся литературную карьеру! Надо вновь окунуться в такую привычную рекламную работу и поскорее все забыть.
Продолжения книги про Холмогорову от Татьяны, к счастью, не требовали. И аванс вернуть не просили. Она вообще не общалась больше ни с кем из злосчастного особняка. Только с Фаиной однажды по телефону поговорила.
Домоправительца позвонила ей сама. Сообщила, что ее только что освободили. Сдержанно посетовала, что в заключении ей пришлось провести почти месяц, и условия там были ужасные. Но в конце концов милиционеры разобрались, что к убийству Инессы она не имеет ровно никакого отношения.
– Это Аркадий Васильевич всех убедить пытался, будто действовал по моему приказу, а сам лишь исполнитель, – вздохнула Фаина. – Но только его обвинения белыми нитками шиты, так что придется ему одному за убийство Инессы отвечать. Надо же, каким глупым и жестоким оказался... А толстушку-то кастеляншу до чего жаль – вообще ни за что погибла. – И Фаина неожиданно добавила: – Не зря ты, Танюша, Аркадия Васильевича слизняком считала...
Таня точно помнила, что слово «слизняк» действительно мелькнуло у нее в голове. Но вслух, тем более при Фаине, она его не произнесла ни разу. Что ж, экономка в своем репертуаре: продолжает читать мысли.
Под конец разговора Фаина поблагодарила Таню «за все хорошее, что сделала для Мариночки». И пригласила приезжать в особняк в любое время, подчеркнув: «Когда бы ни приехала, твоя комната всегда будет свободна».
Садовникова, конечно, обещала, хотя не сомневалась: больше в Красную Долину и вообще на российский юг она ни ногой. Никогда в жизни.
А в день, когда Пыльцову вынесли приговор (ему дали двадцать лет в колонии особого режима), ей позвонил мужчина. Голос был смутно знакомым:
– Добрый день, Татьяна Валерьевна! Это Михаил Беркут.
– Кто?
И вдруг Таня вспомнила: похороны Холмогоровой; равнодушная толпа провожающих... и единственный среди них человек с грустными глазами. Глава охранного холдинга.
– Слушаю вас, – пробормотала девушка.
– Я хотел бы с вами встретиться, – серьезно произнес Беркут.
Ох, нет... Ей, конечно, понравился молодой и красивый мужчина, но знакомства, завязанные на похоронах, не к добру. Вычеркнуть и забыть!
И Таня твердо ответила:
– Извините, Михаил, я очень занята.
– Жаль, – явно огорчился собеседник. – Ну, тогда... Будьте добры, сообщите мне ваши банковские реквизиты.
– Зачем? – опешила Садовникова.
– Я решил, что премию заслужили именно вы.
– Какую премию? – еще больше растерялась Татьяна.
– Вы разве не знаете? Я еще пять лет назад объявил, что выплачу тому, кто установит убийцу Юлии, гонорар в сто тысяч долларов.
– Что-о?
– Жаль, что вы заняты. Я очень бы хотел вручить чек вам лично, – вздохнул мужчина. – И заодно угостить вас обедом.
Перед ее глазами вновь всплыла его стройная фигура... безупречное в своей строгой красоте лицо... Да если еще и сто тысяч! Не взятка, не подарок – а действительно за дело!