– Совсем по другой причине. Ты ж ведь наверняка без денег, а тебе в Париже прибарахлиться захочется.
– А что, у тебя еврики есть?
– Имеются.
– Откуда?
– О! – отвечал Ходасевич полушутливо. – Ты еще не знаешь, сколько у меня звонкой монеты хранится на секретных счетах!
– Секретных от мамы?
– И от нее тоже.
В итоге они прямым ходом поехали в «Галери Лафайет», и там Таня сменила кожаную куртку с потертостями и проплешинами, пожалованную ей на бедность в Гаване, на модную обновку. И еще отчим настоял на платье и сапожках, а Таня выбрала ему галстук от Диора.
– Я тебе все-все деньги в Москве верну! – пообещала Валерочке Татьяна, настроение которой, и без того прекрасное, после шопинга взлетело прямо-таки до небес.
– Уж как-нибудь обойдусь, – буркнул полковник.
Прямо в примерочной кабинке она переоделась, а кубинские сиротские шмотки выкинула в мусорный бак.
Потом они с отчимом отправились обедать.
Какое еще Татьяна могла найти место, чтобы отпраздновать вместе с человеком, заменившим ей отца, окончание своего нынешнего приключения – и, наверное, завершение ее приключений вообще? Разумеется, она выбрала тот же самый ресторан, где некогда ее родной, вновь обретенный (и вскорости злодейски убитый) отец Вадим рассказывал о себе и о подоплеке ее самых первых эскапад [20] . Итак, Татьяна со своим любимым Валерочкой уселись за столиком в «Генрихе IV» на Елисейских Полях.
В Париже уже хозяйничала осень, платаны отчасти пожелтели, листья время от времени сыпались вниз, и мостовая была мокрая, и в воздухе стояла сырая взвесь. Столики на улице пока еще не все убрали, в надежде на пару-тройку грядущих солнечных дней, но Таня с Валерием Петровичем, разумеется, устроились внутри.
Отчим заказал большущую тарелку морепродуктов и рыбный суп, а падчерица (у нее в печенках уже сидело все, что связано с морем) ограничилась говяжьим бифштексом.
Валерий Петрович решительно, как всегда, пресек любые застольные разговоры о делах. Беседовали только о московских новостях, погоде, здоровье и даже слегка коснулись экономики (в связи с подступающим финансовым кризисом). И лишь когда после десерта вышли из ресторана, добрели под ручку до метро, доехали на противоположный берег Сены до Люксембургского сада и там стали прохаживаться по пустынным сырым аллеям, Ходасевич начал повествовать о том, ЧТО он (и мама) передумали и перечувствовали (а он еще и сделал) за время недавнего Таниного приключения.
Итак (рассказал отчим), когда падчерица позвонила ему двадцать первого сентября с необитаемого острова, где потерпел крушение ее вертолет, он, конечно же, немедленно связался со своими друзьями, работающими в Египте, чтобы они помогли выручить Таню. Однако те опоздали…
– Опоздали – почему? – с оттенком гнева и презрения спросила Татьяна. – Значит, кто-то из твоих помощников ведет двойную игру? Работает на американцев? Те ведь их опередили?
– Не надо бросаться обвинениями. Вовсе не обязательно произошло предательство. Вернее, я уверен, что нет.
– А откуда ж тогда штатники узнали, где я находилась? И зачем я им вообще понадобилась?
– У американцев очень сильна электронная разведка. Они сейчас способны прослушивать весь мир. Любые звонки, тем более по спутниковым или сотовым телефонам. Особенно чутко они относятся к проблемным регионам. Главным образом к арабскому миру. Тем паче церэушники страшно заинтересовались таинственным взрывом на яхте, принадлежащей шейху, заподозренному в связях с террористами. После гибели «Пилар» они, видимо, сначала засекли разговоры, которые вел в воздухе пилот вертолета. Потом прослушали твой звонок с острова мне в Москву – и решили, что ты не кто иная, как сотрудница наших спецслужб. Ты уничтожила Ансара и теперь просишь у командования помощи – таким был ход их мысли. А ведь боевые группы, занятые физическим устранением за пределами своего государства, под джентльменские соглашения разведок о ненападении не подпадают. И тогда американцы решили тебя захватить…
– Значит, лучше мне было вообще с того островка не звонить? Выбираться из переделки самостоятельно?
Отчим передернул плечами.
– Кто знает… Любая история не имеет сослагательного наклонения, и эта в том числе… Но ты представь только: если б не было твоего звонка с необитаемого островка – что бы мы с твоей мамой тогда пережили? Мы были бы уверены, что ты взорвалась вместе с Ансаром на яхте… И вообще, Татьяна, у меня к тебе огромная просьба… – Отчим замолчал.
Она всегда напрягалась, когда Ходасевич называл ее не Танюшкой, как обычно, но официально – Татьяной. Это означало, что она заслужила хорошую взбучку и сейчас от него последует по меньшей мере выговор.
– Слушаю тебя, Валерочка, – кротко молвила Садовникова.
– Пора тебе прекращать эти опасные гастроли. Хватит, наконец, приключений. Если ты не жалеешь самое себя (бог его знает, как еще отзовется на твоем здоровье амнезия, которую ты в этот раз пережила) – пожалей хотя бы нас с мамой. Если не меня, то Юлю своими выходками ты точно сведешь в могилу.
Первым желанием Тани было фыркнуть в ответ, заявить, что она уже давно взрослая, что ее жизнь – только ее жизнь, и никого из «взрослых» она не касается, и она будет вести себя так, как считает нужным. И лет десять назад, и даже пять, она бы именно так и сказала. Но сейчас… Годы, что ли, берут свое… Она лишь смиренно молвила:
– Хорошо, Валерочка. Я уж и сама решила: слишком много со мной происходит всяких приключений. Хватит. Я ухожу в отставку и становлюсь добропорядочной матроной.
Полковник вздохнул:
– Твои б слова да богу в уши…
– И не сомневайся, – отрезала Таня (хотя у нее самой сомнения-то как раз оставались). – Но… Расскажи мне, что было дальше. Что ты делал, когда узнал, что меня на том острове не оказалось?
– Я предполагал – только маме твоей не мог сказать – такое развитие событий: ты попала в плен к американцам. И сразу по своим каналам попытался установить с ними контакт и донести до них простую мысль (к которой они и сами в конечном итоге пришли): ты – случайный человек. К спецслужбам никакого отношения не имеешь. Тебя надо как можно скорее выпустить, не причинив никакого вреда…
– Да уж, они выпустили… – саркастически протянула Таня. – И вреда, можно сказать, не причинили… Только выбросили, голую и с отшибленной памятью, на остров…
– Жизнь, увы, бывает несправедлива, Танюшка… – вздохнул отчим. – Она, как говорил Марсело Фигерас, прекрасна, но несправедлива…
– Кто говорил? Какая Марселла?
– Марсело Фигерас, аргентинский писатель.
– Все-то ты, Валерочка, знаешь… – слегка подольстилась девушка.