Вика глубоко вздохнула, а потом произнесла мечтательно:
– Они меня понимали. Каждая из них мне сувенирчик отдала… Пальчик, сосочек…
Она засмеялась.
– Они меня любили – а я их всех – хрясь!
Девушка сделала короткое рубящее движение рукой и опять рассмеялась.
– Вот и тебе рассказываю… Потому что и ты…
И ты теперь молчать будешь! Навсегда заткнешься!
Холодок пробежал по Таниному телу.
Вика еще пару раз пыхнула папиросой и рассмеялась своим деревянным смехом.
Таня поймала ее взгляд: глаза Витольды были абсолютно пустыми, лишенными всякого человеческого выражения.
Ужас, обуявший Таню, уже исчез – человек не в состоянии испытывать панический страх слишком долго. Мозг стал мыслить очень ясно и трезво. Таня понимала: ее мучительница не остановится ни перед чем. И помочь Тане не сможет никто. Уповать ей не на кого, кроме как на самое себя. Но что может сделать она одна, прикованная к кровати, связанная по рукам и ногам?
Вика потянулась к пепельнице и загасила в ней папиросу.
– Папаня меня в двенадцать лет за границу отправил, – доверительно пояснила Татьяне сумасшедшая. – Учиться в Швейцарии, в интернате. Клево, да?
Всякие девчонки из высшего общества. Графини. Дочки нефтяных магнатов. Особы королевской крови…
Она сделала паузу, а потом вдруг злобно выкрикнула:
– Гореть им всем в аду!
Тут Таня громко простонала через платок, зажимающий ей рот:
– ALALA!..
– Чего тебе?! – недовольно повернулась к ней Вика.
Таня, как могла, показала ей мимикой лица она, дескать, больше не может – задыхается.
– Потерпишь! – пренебрежительно бросила ей мучительница.
У Тани оставался, пожалуй, только один шанс: сначала освободиться любыми правдами-не правдами от кляпа во рту, а потом уговорить, уболтать, улестить Вику – чтобы она не мучила ее, отпустила.
– Так о чем это я? – спросила себя Витольда. – Черт, засранка! Сбила меня!
И она сильно и болезненно ткнула Татьяну рукой под дых.
Из горла Таня вырвался сдавленный стон.
– Не кричи! – зло бросила ей Вика.
Мучительно наморщила лоб, а затем сказала:
– Ах, вот!.. Этот пансион'.. Там все было так круто!
Крахмальные скатерти. Семь блюд на ужин. Гольф – ненавижу я эти клюшки! Поло на лошадях. Три языка учили Вика доверительно нагнулась к Татьяне – а у той после ее удара слезы на глазах выступили – и проговорила:
– У моего отца много денег. Очень много. Хоть он и милиционер.
Потом расхохоталась и добавила:
– А может, именно потому и много, что милиционер! Как их теперь называют – оборотнями? Оборотнями в погонах?
Татьяна попыталась улыбнуться Вике заткнутым ртом. Она стала настраивать себя на волну сочувствия ей, понимания. Может, в таком случае Витольда захочет вступить с ней в диалог?
– Да ведь за деньги не все купишь. – Вика перешла на доверительный шепот. – Дружбы, например, не купишь. Любви… Я там, в пансионе, была изгоем.
Они третировали меня, все эти девочки из высшего общества. За то, что я русская. За то, что неуклюжей была, неловкой. За то, что они по три-четыре языка знали, а я только один английский еле-еле.
«Сочувствую тебе, Вика. Понимаю», – попыталась сквозь кляп произнести Татьяна. Вышел нечленораздельный сип, а Витольда оборвала ее:
– Не стони!.. – И продолжала горячечным шепотом– У нас все хуже и хуже с этими девками отношения становились. Они подставляли меня. Гадили мне по-всякому. А потом… Однажды ночью… Эти шлюхи собрались… Впятером… Пришли ко мне в комнату.
И… И привязали к кровати… И били. А потом – они изнасиловали меня…
Вика уронила голову, а затем вдруг выкрикнула:
– «Fucken communist piglet, lick! Go, go!» [16] – И грубо расхохоталась.
"He убивай меня, Вика, пожалуйста. Спаси меня.
Я люблю тебя", – снова попыталась проговорить Таня сквозь кляп. Во рту у нее пересохло, и опять получилось одно сипение. На этот раз Витольда даже не обратила на него никакого внимания.
– Но я им отомстила потом… Отомстила… – шептала она. – У нас там девочка появилась, из Баку, и они ее тоже хотели опустить, изгоем сделать… А мы с ней объединились… И однажды ночью пришли к одной из тех – я ее про себя Принцессой называла, хотя никакая она была не принцесса, просто дочка одного английского магната – голубые глазки, белые длинные волосики до плеч, кожа на лице тонкая-тонкая…
И мы с Наирой пришли ночью к этой Принцессе, привязали ее к кровати и сделали с ней все то, что они, эти сволочи, со мной делали…
Вика тяжело задышала, глазки ее разгорелись.
– Как это было приятно, Таня! – сладострастно воскликнула она. – Как же мне было приятно!
«Отпусти! Отпусти! Отпусти меня!» – мысленно внушала ей Таня, не рискуя больше стонать. Она не сводила с нее глаз.
Витольда нагнулась над Татьяной и очень больно сжала ей грудь. Изо всех сил ущипнула ее за сосок.
Таню пронзила острая боль, и она невольно застонала. Вика тут же залепила ей пощечину:
– Молчи!!
Она вскочила и в возбуждении прошлась по комнате. Выкрикнула:
– Они выкинули меня из пансиона! Принцесса, сучка, гадина, нажаловалась на нас! И они вышвырнули нас с Наирой! Вызвали отца! «You have to be glad that we will not sue your daughter, mister Pilipchuk!» [17] И выслали меня из страны!
Витольда остановилась посреди комнаты, изо всех сил сжала кулаки – так, что ногти впились в ладони, – и выкрикнула:
– Сволочи! Сволочи! Сволочи!
«Боже мой! Какой кошмар», – подумала Таня против воли и закрыла глаза. Она устала бороться и постепенно начала погружаться в темное, тупое равнодушие.
«Нет! – остановила она себя. – Нет! Не смей! Не сдавайся!»
И, пользуясь тем, что Витольда была целиком поглощена своими собственными чувствами, она изо всех сил дернула правой, скрытой от мучительницы рукой. Потом – еще и еще раз. Вика не заметила этого, а веревка, сдерживающая Танину руку, кажется, от ее толчков изрядно ослабла.
– А в России он, папашка мой чудный, снова меня запер… – выдохнула Витольда и опять присела на кровать.
Таня перестала дергать рукой – теперь ее мучительница наверняка бы заметила эти движения, – но она чувствовала, кожей ощущала, что веревка сдерживала запястье значительно слабее.