– Фу, вы пили? Сразу после завтрака?! – манерно нахмурилась крошка Тося.
– И даже до завтрака, – тут же заверил ее Антон. – А также во время оного. Коньяк, знаешь ли, удивительно хорошо идет под овсяную кашу!
– Вы шутите, – неуверенно произнесла Тося.
– Нет. Констатирую, – ухмыльнулся Антон.
Александра неуверенно хихикнула. А Ярослава ослепительно улыбнулась молодому человеку и проникновенно произнесла:
– Никогда не поверю, что вы – алкоголик.
Яков Анатольевич уже просчитал: Александра, милая веснушчатая девушка, старается зря. Красавца Антона ей не зацепить никогда. А роман на их тренинге вспыхнет именно между этими двумя, Антоном и Ярославой.
Тем более после того, как Антон расскажет им всем о себе.
– Ты готов, Антон? – мягко обратился к нему Яков Анатольевич.
– Я? Первый? – слегка растерялся молодой мужчина.
– А почему нет? – с видимым облегчением пропищала Тося.
– Нам всем будет интересно тебя послушать! – вторила ей Ярослава.
Предсказуемая реакция. Хотя все они здесь для того, чтобы облегчить душу, но исповедоваться, тем более первым, все равно тяжело.
– Мы все твои друзья. Мы доверяем тебе, а ты – нам, – тихо произносит Яков Анатольевич. На безымянном пальце его левой руки мерцает кольцо с бриллиантом, и Антон уже не может отвести от камня слегка остекленевшего взгляда, а психолог продолжает: – И все, что ты нам расскажешь, навсегда останется в стенах этой комнаты. Мы, все присутствующие, обязательно сохраним твою тайну. Расскажи нам, что тебя беспокоит…
И Антон механически, будто его ключиком завели, ответил:
– Да. Конечно. Я расскажу.
Аудитория – особенно Александра с Ярославой – обратились в слух.
– Дело в том, что я убил свою мать, – спокойно произносит Антон.
И Александра в испуге отшатывается. А в глазах Ярославы вспыхивают счастливые искорки.
«Антон – твоего поля ягода!» – успевает подумать психолог.
* * *
Слово «интеллигентный» Антон усвоил, пожалуй, даже раньше, чем «машинка» или «войнушка». Что поделаешь – угораздило родиться в такой семье, где над пресловутой интеллигентностью тряслись и козыряли этим словечком по поводу и без повода. Он, только когда повзрослел, понял, что по-настоящему глубокие, порядочные люди определения «интеллигентный» избегают и даже стесняются. Ну а пока он был неразумен и юн – покорно хлебал все заветы, коими его потчевали утонченные дед, бабка и папа: «Не кроши хлеб – это неприлично. Не вылизывай тарелку – это тошнотворно…» Ну а уж носиться с топотом по квартире в их семье считалось и вовсе преступлением.
«Как в тюрьме», – сказал однажды его юный приятель Гошка, а у того папка сидел, он знает.
Да Антон и без Гошки очень рано, годика в три, стал догадываться, что семья у него очень несчастливая. По крайней мере, за столом, когда ели, никто никогда не улыбался, папа смотрел в газету, дед – в телевизор, а бабушка постоянно ворчала. На погоду, политиков, цены в магазинах, а больше всего на убоище – так она называла любимого внука. И сказки Антоше на ночь никто не рассказывал, и в магазины с игрушками его не водили – редкие машинки и солдатики выдавались только в честь праздников. Он так завидовал ребятам и девчонкам из садика! За ними за всеми вечерами приходили молодые, звонкоголосые мамы. Позволяли и повиснуть на руке, и даже запрыгнуть почти до плеч и обвить, несмотря на грязную обувь, ногами… А его бабушка – за Антоном приходила чаще всего она – даже не разрешала взять себя за руку, и они просто шли рядом, в метре друг от друга. А если являлся папа, тоже было не легче. Другие-то отцы, Антон замечал, если приходили за своими чадами, то хотя бы какой-то интерес к ним проявляли. Пусть даже влепляли подзатыльники или волокли тихоходного малыша за собой с упреком: «Что как на похоронах плетешься?» Антонов же папа – интеллигент! – себе подобных реплик не позволял. Он просто молча брал сына под руку и молча же усаживал в машину. А когда мальчик пытался завязать разговор, сухо просил: «Будь добр, помолчи!» И таким веяло холодом от этой невинной, в общем-то, фразы, что маленькое сердечко трехлетки трепетало от обиды. Он покорно замолкал. И уже лет с четырех начал мечтать, как станет пиратом или хотя бы капитаном и уедет из дома куда глаза глядят.
Вопрос: «Где моя мама?» – он тоже задал рано, кажется, еще даже до садика. И немедленно получил холодный и сдержанный, как было принято в их семье, ответ: «Твоя мама, к сожалению, умерла. Для нас». Что такое «для нас» – Антон тогда не понял, а вот что такое умер – он уже знал. Это когда котенок, еще вчера гонявшийся за бумажной мышкой, недвижимо лежит на асфальте.
Он был так потрясен, что больше ни о чем спрашивать не стал. И мамин образ несколько лет оставался бесплотным, теплым и прекрасным, будто была она Золушкой из доброй сказки. Но потом, уже совсем перед школой, Антоша все-таки потребовал, чтобы ему рассказали, какой была его мама. Как она выглядела? Кем работала? И почему, наконец, в доме нет ее фотографий?
Его вопросы бабке с дедом (папы, как всегда, не было дома) явно не понравились. Но ответ он все-таки получил.
Что мама его выглядела, как обычная смазливая девка. Что она нигде не училась и нигде не работала. Что гуляла ночью и днем налево и направо – со всеми подряд, и именно поэтому в доме нет ее фотографии: она не стоит того, чтобы ее лик держали в их интеллигентной семье.
– Значит, мой папа – он и есть все подряд? – поинтересовался Антон, изрядно смутив уже вошедших в раж бабку с дедом.
Дед объяснил так: на папу, мол, помрачение нашло. А бабка добавила: «Да она, твоя мать, его просто околдовала – вот и все!»
– Значит, она была фея? Раз умела колдовать? – снова озадачил бабушку с дедом Антон.
– Не фея она была, а шлю… – начал дед.
Впрочем, под взглядом бабушки быстро осекся, и конца фразы Антон не расслышал. А бабушка велела мальчику «идти в свою комнату и заниматься делами». То есть в одиночестве катать машинки или разглядывать картинки в книжках. И представлять, что книжку с картинками и любимую игрушку, синий с белыми полосками грузовик, ему протягивает мама…
А потом наступил первый класс.
Антона, чистенького и дрожащего перед неизвестностью, в школьную жизнь отводил папа. Ввиду торжественности момента он даже сделал несколько исключений из правил: вместо обычно бесстрастного лица – натянутая улыбка. Вместо молчаливой угрюмости – напутственные реплики, довольно занудные: учись, мол, хорошо и на переменах не балуй. Но все равно Антон чуть не впервые в жизни стал гордиться, что у него такой папа: молодой, мужественный, с сильной рукой, крепко сжимающей детскую ладошку. Вон как на него тетеньки заинтересованно поглядывают – и те, что других первоклашек в школу привели, и даже важные и строгие учительницы.