Вася с Сергеем нашли Вику в соседнем дворе в закутке с мусорными баками. Она лежала на грязном снегу, усыпанном заледенелыми очистками и веселыми крапинами конфетти, без пальто, без украшений, в разодранном золотом парчовом платье, с окровавленной головой.
После того, что приключилось с Викой, Ольга, считая себя виноватой во всем, не могла ни спать, ни есть, ни толком разговаривать. Временами она впадала в какое-то странное то ли оцепенение, то ли забытье. Это были не сон и не явь, это было какое-то пограничное состояние, в котором ее посещали странные тягучие видения, заканчивающиеся всегда одним и тем же: видом окровавленной Вики, распростертой на снегу возле грязных мусорных баков. Ольга не видела ее такой, но сознание услужливо рисовало такую жуткую картину, которая вряд ли уступала реальной. Ольга была так плоха, что Вася вынужден был отвезти еще не до конца поправившегося Митеньку к собственной матери в поселок Славянка.
– Оленька, ну успокойся, – без устали твердил он жене. – Вике уже лучше. Значительно лучше. Она выкарабкается, вот увидишь! А нам с тобой нужны силы! Надо Вике помочь и Сереге тоже… Он совсем дошел… Смотреть страшно…
– Так ему и надо… так и надо! – твердила Ольга. – И мне так и надо! Меня нужно гораздо сильнее наказать, потому что я не должна была… – И она начинала рыдать, поскольку никак не могла сформулировать, чего не должна была делать, а потом опять впадала в свое жуткое оцепенелое состояние.
Более или менее Ольга пришла в себя примерно через неделю после происшествия и попросила Васю уговорить мать подержать у себя Митю еще несколько дней. Как только этот вопрос был улажен, она помчалась в больницу к Вике. Уже возле огромного больничного городка Ольга замедлила шаг, потому что поняла: она боится увидеть свою несчастную подругу. Она и так с трудом несла на себе крест вины перед женой Сергея, а если еще увидит ее в растерзанном состоянии, тогда хоть и вообще не живи… Ольга разделась в гардеробе, трясущимися руками нацепила на сапоги синие больничные бахилы и с пересохшим от волнения горлом на ватных ногах поднялась на нужный этаж.
Вика лежала в отдельной платной палате, куда ее поместил Николаев. Сам он сидел подле жены, держа ее за руку. Вика спала. Ее голова была обмотана бинтами, под глазами лежали коричневые тени. Если бы Ольга не знала, что это Вика, то ни за что не узнала бы в этом изможденном существе милую, обаятельную женщину… Николаев тоже был мало похож на себя прежнего. Сухощавое лицо его еще больше вытянулось, от носа к губам протянулись глубокие борозды. И еще он резко поседел. Очень необычно, будто специально обесцветил себе пряди.
– Как она? – тихо спросила Ольга, присаживаясь рядом на больничную табуретку.
– Ты можешь говорить нормально, – отозвался Сергей. – Она спит со снотворным, так что не побеспокоишь…
– Ей хоть получше? – Ольга все равно спросила очень тихо. Здесь, в этой палате, не место было громким разговорам.
– Ну… если сравнивать с тем, что было… то, конечно, лучше…
Николаев выпустил руку жены и схватился за виски.
– Веришь, жить не хочется… – проговорил он.
– Верю, Сережа, – отозвалась Ольга. – Я сама с трудом существую…
– Вот этого не надо! – повернулся к ней Николаев. – Ты ни в чем не виновата! Даже и не думай! Виноват только я один, понимаешь?! Один! Твой муж прав: я урод и мерзавец! И ведь ничем не искупить, понимаешь?!
– Ну… почему же… ничем… – не согласилась Ольга, шершавым языком облизывая сухие губы. – Ты можешь ее… любить…
– Любить… – горько усмехнулся он. – Да разве захочет Вика принять от меня любовь после того, что с ней случилось… Ее насиловали, Оля… В праздничную новогоднюю ночь… Гнусно, жестоко, страшно… Удушил бы собственными руками, так ведь не найдут… А найдут, не позволят…
– И правильно сделают. Не надо брать на себя еще один грех, когда и так уж…
– Она ведь не простит меня, Оля, правда? – Николаев повернул к ней измученное лицо. – Скажи мне как женщина… Можно ли такого, как я, простить? Любить нельзя… это я теперь очень хорошо понимаю… Но простить… Оля, скажи!
– Она очень любила тебя, Сережа, – сказала Ольга. – Очень. Даже когда нам рассказывала о вашем объяснении… она и тогда любила тебя всей душой… Ни одного обвинения в твой адрес не высказала. Ей просто выговориться надо было. Она, похоже, себя считала виноватой в том, что ты не смог ее полюбить.
– Какой кошмар… Что же я за сволочь такая… Как же я не увидел, что она… что Вика… что мне достался такой подарок… Хоть ты-то, Оля, прости меня… Я тебе чуть жизнь не разрушил. Себе, тебе, Вике… всем… Простите меня…
– Знаешь, Сережа, давай подождем с прощениями до тех пор, пока Вика не поправится.
– Не думаешь же ты, что она может…
– Конечно, не думаю! Но все-таки… давай подождем!
Николаев уронил лицо в ладони. Плечи его затряслись. Ольга не смогла найти слов для утешения. Она неловко погладила его по дергающемуся плечу, вышла в коридор и опустилась на больничный диванчик. Ноги ее не несли. До чего же страшную цену заплатила Вика, чтобы муж теперь плакал у ее постели и мечтал о прощении. Сможет ли она принять его любовь, рождающуюся в больничной палате, пропахшей лекарствами и дезинфекцией?
Поговорить с Викой Ольга смогла только спустя чуть ли не месяц. Она очень боялась этого разговора, боялась, что Вика не захочет ее видеть, но та очень обрадовалась и даже протянула ей руку. Ольга пожала ее и опустилась на стул возле кровати. Виктория Романовна выглядела гораздо лучше. Бинты уже сняли с ее головы. Широкой белой лентой был обмотан только лоб. Лицо приобрело розоватые краски, но под глазами по-прежнему было черно. Да и улыбчивый Викин рот спрямился в жесткую бледную полоску.
– Сережа… ты иди… – слабым голосом предложила Николаеву Вика. – Мы с Олей поговорим…
У Ольги болезненно сжалось сердце. О чем она хочет говорить? Конечно же, об их кошмарном треугольнике… Хотя нет… геометрическая фигура их отношений получилась с четырьмя углами. Васю никак нельзя сбрасывать со счетов. Стоит ли сейчас затевать эти разговоры, когда Вика еще так слаба? Но и отказать ей Ольга не сможет, если той все же захочется поговорить о своем муже и обо всем том, что между ними произошло.
Вика проводила взглядом Николаева до дверей и обратилась к Ольге только тогда, когда он осторожно, но плотно прикрыл белую створку с другой стороны:
– Ну… как вы там? Как Митенька? Надеюсь, поправился?
Ольга радостно закивала оттого, что говорить можно было не о Сергее, а о сыне:
– Конечно, поправился! Уже опять не унять! Никакого с ним покоя! Он тут… у бабушки гостил, так она вся измучилась. Говорит, за Василием так не бегала, как за Митей…
Сказав это, Ольга осеклась… Зачем она затеяла про бабушку и Васю? Вдруг Вика снова будет расспрашивать, чей Митя сын? У самой Ольги нет никаких сомнений, но у остальных… Но Вика спросила о другом: