— Рада за тебя! — рассмеялась Марина. — Только вот интересно, в кого: в Ваську или в Пороховщикова?
— Ясное дело, в Василия!
— Значит, ты все-таки изменяла ему на дискотеке с Лешкой?
— Не-а! — помотала головой Милка.
— Тогда я вообще ничего не понимаю… Почему же они дрались?
— Видишь ли, я ему не изменяла, но сказала, так… между прочим… что будто бы Пороховщиков положил на меня глаз и вообще… будто бы пристает…
— То есть ты натуральным образом Лешку подставила, просто оговорила, да?
— Ну… допустим… Только в этом ничего ужасного нет, а даже наоборот!
— Как это ничего ужасного нет, если у Лешки синяк во все лицо?!
— Синяк — явление временное, зато Леночка Слесаренко, возможно, будет при нем постоянно.
— Да? — удивилась Марина.
— Вот именно! Прикинь, она думает, что Лешка из-за нее с Васькой дрался!
— С чего ты взяла?
— С того! Ты вот Пороховщикова жалеешь, а он, между прочим, этот синяк будет как орден носить. Он, если хочешь знать, на Ваську совсем не сердится и даже просил его никому не говорить о недоразумении, чтобы Леночку оставить в счастливом заблуждении.
— Ну и ну! — только и смогла проговорить Марина.
— Да! Вот такие дела! — подытожила Милка.
— Ясно. А поскольку Кура… то есть Василий полез из-за тебя в драку, то ты решила в него как следует влюбиться?
— Видишь ли, я думаю, что я и так уже была… в общем, на грани… А теперь у нас так хорошо, так хорошо, что ты даже не представляешь! Я его догнала и… в общем, утешила… Мы так целовались, так целовались… тебе, конечно, этого еще не понять…
Марина вздрогнула. Еще как понять! При воспоминании о Вадиме ее бросало в дрожь. Она не знала, как ей теперь относиться к самой себе. Какой же она оказалась отвратительной, ветреной и непостоянной. Еще вчера днем она умирала от несчастной любви к Богдану, а вечером уже целовалась с Орловским и, похоже, была неприлично счастлива. Она не могла простить Рыбареву предательства, а сама в первый же подвернувшийся момент предала его самым подлым образом, да еще тогда, когда он, оскорбленный и униженный, так нуждался в ее поддержке.
— Ну а ты что теперь намерена делать? — услышала она Милкин голос.
— В каком смысле? — не поняла Марина.
— В прямом. Рыбарь-то теперь опять один. Маргошка его здорово отделала!
— Я тут ни при чем, — скромно опустила глаза Митрофанова.
— Понятно, что ни при чем. Я спрашиваю, что ты станешь делать, если Богдан опять к тебе подкатится?
— Он не подкатится…
— А если подкатится? Простишь?
— Нет, — твердо ответила Марина.
— Да ну? — вскинула брови Милка. — Наша жалостливая Марина да не поможет нуждающемуся в любви и утешении?
— Не помогу.
— Ты решила сменить имидж?
— Дело не в имидже…
— А в чем?
— Не знаю еще, Милка. Скорее всего, Богдан опоздал. Все у меня к нему перегорело…
— Неужто? — хитро улыбнулась Константинова. — А к кому загорелось? Неужели к Феликсу? Он тебя глазами прямо-таки поедом ест! И вообще, я видела, как ты с ним целых два танца подряд танцевала. Так к нему загорелась-то?
— Нет.
— Ну… не к Кривой же Ручке…
— Нет.
— Что-то ты, подруга, очень односложно отвечаешь. Неужели… все-таки Вадик? — Милка аж привстала с кресла.
— Нет, — так же решительно ответила Марина, потому что, честно говоря, никак еще не могла в себе разобраться.
— Значит, ни к кому? — зловеще сузила золотистые глаза Константинова, как делала всегда, когда собиралась обидеться.
— Не обижайся, Милка. Все еще вилами на воде писано. Радуйся лучше, что все у тебя с Василием прекрасно.
При упоминании о Куре лицо Константиновой расплылось в улыбке, и она забыла про Маринины проблемы и сложности.
— Ладно, некогда мне тут с тобой, — сказала она. — Мы сегодня с Васей на концерт идем в «Юбилейный».
— Кто там выступает? — спросила Митрофанова, чтобы окончательно отвлечь от себя подругу.
— Какая-то группа. Какая разница! Главное, что мы с Васей… — она чмокнула Марину в щеку и умчалась по своим делам.
Марина еще улыбалась, вспоминая Милку с Курой, когда в дверь опять позвонили. Улыбаясь, она и открыла дверь. Перед ней стояла… Марго Григорович. Митрофанова в полном столбняке застыла на пороге напротив первой красавицы своего класса.
— Пройти-то позволишь? — усмехнувшись, спросила Марго.
— Да… конечно, проходи, — посторонилась Марина. — Раздевайся.
— Нет, я ненадолго, — буркнула та и, уже больше ни о чем не спрашивая, прошла в Маринину комнату и уселась на диван, положив одну длинную ногу на не менее длинную другую. Митрофанова молча уселась на стул против нее.
— Что у тебя с ним? — без всяких предисловий спросила Марго.
— С кем? — пролепетала Марина, хотя прекрасно понимала, кого она имеет в виду.
— С Орловским.
— Не знаю…
— Вот и чудесно! Раз не знаешь, то очень тебя прошу, отойди в сторону!
Марина то ли поежилась, то ли пожала плечами.
Марго оторвала спину от дивана и вся подалась к Митрофановой, утратив вдруг свое превосходство и снисходительность первой красавицы к местной дурнушке.
— Прости меня за Богдана! — горячо сказала она. — Хочешь, при всем классе извинюсь: и перед тобой, и перед ним? И у вас все еще может наладиться… Стоит только захотеть!
— Я не хочу, — твердо сказала Марина.
— Значит… значит… ты все-таки… с Вадимом? — В лицо Марго бросилась краска. Оно как-то вдруг скривилось, сморщилось и стало некрасивым. — Ты скажи… — она с трудом подбирала слова. — Ты… значит… все-таки… его любишь?
Марина задумалась, вспоминая поцелуи Орловского и свое необыкновенное состояние невесомости и полета. Она не знала, что ответить Марго, но та и не нуждалась в ее ответе. Она заговорила сбивчиво и нервно:
— А я люблю его! Ты понимаешь, люблю так, что ты себе даже представить не можешь! Ты вот тут плечами пожимаешь и молчишь, а для меня в нем — все! И я тебя умоляю, оставь его! По тебе вон и Феликс сохнет… А он ничуть не хуже Вадима! Да и Рыбарева стоит только поманить…
По лицу Марго текли слезы пополам с дорогой косметикой. Марина сама готова была расплакаться вместе с ней.
— Ну… я даже не знаю… — начала сдавать позиции она. — А вдруг он… ну… не захочет быть с тобой?
— Это уж мое дело. Главное, ты отойди в сторону! — Марго, видя колебания Митрофановой, решила ковать железо, пока горячо. — Обещаешь? Скажи, обещаешь?